Со встречным поездом из Петрограда прибыли офицеры. Сотник Карташов подробно докладывал генералу Краснову, как юнкера обороняли Зимний Дворец, о настроении гарнизона колеблющегося, не знающего, на чью сторону стать, держащего нейтралитет. В купе входит Керенский.
– Доложите мне поручик, – говорит он, – это очень интересно, – и протягивает руку Карташову. Тот вытягивается, стоит смирно и не дает своей руки.
– Поручик, я подаю вам руку, – внушительно заявляет Керенский.
– Виноват, господин верховный главнокомандующий, – отчетливо говорит Карташов, – я не могу подать вам руки. Я Корниловец.
Краска заливает лицо Керенского. Он пожимается и выходит из купе.
– Взыщите с этого офицера – на ходу кидает он генералу Краснову.
Сзади из Гатчины подходит наш починенный броневик, за ним мчаться автомобили – это Керенский со своими адъютантами и какими-то нарядными экспансивными дамами.
– В чем дело, генерал? – отрывисто обращается он ко мне.
– Почему Вы ни о чем мне не доносили? Я сидел в Гатчине, ничего не зная.
– Доносить было не о чем, – сказал генерал Краснов. – Все торгуемся. И генерал Краснов докладывает ему обстановку.
Керенский в сильном нервном возбуждении. Глаза его горят. Дамы в автомобиле, их праздничный вид так неуместен здесь, где только что стреляли пушки. Я прошу Керенского уехать в Гатчину.
– Вы думаете, генерал? – щурясь, говорит Керенский. – Напротив, я поеду к ним. Я уговорю их.
Я приказываю Енисейской сотне сесть на лошадей и сопровождать Керенского, еду и сам.
Керенский врезается в толпу колеблющихся солдат, стоящих в двух верстах от Царского Села. Автомобиль останавливается. Керенский становится на сидение, и я опять слышу пронзительный, истерический голос. Осенний ветер схватывает слова и несет их в толпу, отрывистые, тусклые слова, уже никому не нужные, желтые, поблекшие, как осенние листья… Завоевание революции… Удар в спину… Немецкие наемники и предатели!..
Вечером из Ставки в Гатчину прибыл французский генерал Ниссель. Он долго говорил с Керенским, потом пригласили Краснова. Краснов сказал Нисселю, что считает положение безнадежным. Если бы можно было дать хоть один батальон иностранных войск, то с этим батальоном можно было бы заставить Царскосельский и Петроградский гарнизоны повиноваться Временному правительству силой. Ниссель выслушал Краснова, ничего не сказал и поспешно уехал. Ночью пришли тревожные телеграммы из Москвы и Смоленска. Там шли кровавые бои и резали офицеров и юнкеров. Ни один солдат не встал за Временное правительство.
Будучи окружены большевиками казаки требовали, по настоянию большевиков, выдачи Керенского большевикам.