В Варшаве "мировское дело" практически не произвело впечатления, у всех головы были заняты сеймом. Радовались только лишь во Дворце Брюля, когда Гущин прислал рапорт: для русских скандал, словно по заказу, представлял аргумент для борьбы с католическим клиром, подстрекающим оппозицию в сейме.
17 октября 1776 года майор Гущин устроился в в предназначенной для него комнате посольства: он должен был оставаться в качестве возможного свидетеля. За операцию в Мирове полковник Игельстрём похвалил его, обещал представить к ордену и пригласил совместно распить бутылочку, ибо ему необходимо был кураж перед делом, которое должен был провести лично. То было задание, которое привез с берегов Невы Сальдерн в последней главе предыдущего тома. Срок реализации этого особого задания истекал только лишь через несколько месяцев, но когда из Петербурга поступил вопрос: взялись ли господа Репнин и Игельстрём за дело, полковник решил сделать свою часть в течение одной ночи.
Относительно Иосифа Андреевича Игельстрёма звучали полярно различающиеся мнения. Ненавидящий его курляндскй дипломат, барон Карл фон Хейкинг, в своих Aus Polens letzen Tagen, Memoiren 1752-1796, написал: "Вознесение этого человека до военных или дипломатических постов свидетельствует, сколь часто удача насмехается над рассудко. Его ничтожность маскировалась счастливыми случайностями. Невозможно иметь меньше талантов, меньше полета и меньше разума, тем не менее, Екатерина неоднократно поручал ему различные функции". В приведенное выше предложение нельзя поверить по той простой причине, что царица Екатерина никогда не поверяла каких-либо функций идиотам.
В свою очередь, немецкий поэт, Иоганн Готфрид Зеуме, личный секретарь Игельстрёма (когда тот, спустя много лет после описываемых событий, был уже генералом и послом в Польше), заявил в Einige Nachrichten uber die Vorfdile in Polen... : "Он суров и довольно порывист, и этого достаточно для людей которые недостаточно хорошо его узнали или же сознательно не желали задать себе этого труда, в качестве причины для обвинений. Генерал открыто проявлял свою горячность, тут же стараясь затушевать ее несколькими вежливыми словами".
Несколькими вежливыми, причем, не расходящимися с истиной словами, тридцатилетнего полковника Игельстрёма можно охарактеризовать следующим образом: дионисийский, то есть телесный, и аполлоновский, то есть аполлоновский, аспекты в нем уравновешивались, ну а остроумие и воображение, пробужденные спиртным, весьма удачным образом компенсировали у него отсутствие гениальности. У него бывали минуты философско-пьяных признаний, которые, как мы помним, были высоко оценены правой рукой Екатерины, бароном Сальдерном. Игельстрём отличался жестокостью, верил всего в два лекарства: в водку и в вино, и он был слишком большим негодяем, чтобы его могло пригнуть к земле нечто иное, кроме кандалов и кнута. Он носил громадную обмотанную вокруг шеи шаль, которую пленял на ветру, запихивая концы в правое голенище войскового сапога. Левое служило ножнами шпицрутена, с которым никогда не расставался.