Так завершил я эту главу, а Марта, когда я прочитал ее ей (за исключением первых двух страниц), спросила, какое название я этой главе дам.
- Просто "Женщины", - ответил я ей.
- Почему?
- Потому что это глава о женщинах моих героев.
- Нет, - снисходительно усмехнулась она, - она не о женщинах. Здесь вовсе нет женщин, имеются лишь ваши герои, выписанные на женском фоне. Мне очень жаль...
У меня слова застряли в глотке.
- И еще кое-что... Мне кажется, что в вашей пьесе главную роль играет не этот венгр...
- А кто же?!
- Рыбак. А вы даже не упомянули его женщину...
Издали, со стороны поросших кустами холмов, раздается тихий, издевательский смех. То ли это страж в темных очках насмехается над моей некомпетентностью, или это всего лишь ветер дает иллюзию подобного смешка?... Она права (со времени той самой истории с яблоком они всегда правы), но как я могу удовлетворить ее любопытство, если не смог удовлетворить собственного. В этом плане я совершенно беспомощен и уже объяснял это: Рыбака я вижу лишь тогда, когда рядом с ним Кишш, Туркулл, Вильчиньский или кто-либо из других моих героев. Этот человек небольшого роста и широкоплечий, массивный будто камень, которому может быть около пятидесяти лет, является воплощением тайны, некоей завуалированной эпопеи, которую можно прочитать по чертам его лица; словно железным клеймом их закрепили насилия, унижения и триумфы, их словно бы вырезали из легенд про одинокие небеса чудовищных пространствах, гудящих громах и дикой, жестокой земле, из мудрости и хитроумия столетий. Это лицо, перепаханная, а точнее - продырявленное морщинами, и наполненное некоей грубой силой, знаменующей лидеров и пророков, лицо профессионального бродяги, остающегося философом, инкрустированное двумя искрящимися агатами и губами, вызывающими впечатление шрама – прячет загадку, неопределенную словно чужой страх, словно запах чего-то, что только близится, неуловимую будто сонные предчувствия на рассвете, и, действительно, при всем этом совершенно неважно: имеется ли у Рыбака любовница или жена. Любовницей у него его Дело, а жена? "Женатый философ принадлежит только комедии", - заявил Ницше, ну а основная разница между моей книгой и комедией такова, что моя книга никакая не комедия.
Темные очки издалека перечат мне смехом, который ометает пейзаж между башней и изогнутыми словно арфы холмами... Неожиданно смех молкнет, и от склонов доносится лишь жалостный шум кустов, шеи которым сгибает восточный ветер. Спадают первые капли из двух туч с темными кругами под ними на беззащитном небе этих зарослей. Будет дождь...