Теперь у меня то же самое чувство. Что-то искушает меня спуститься с башни и проверить, но тут же что-то удерживает и заставляет не двигаться с места.
ГЛАВА 3
"БАСЁР"
Зверь — женщина! Красивый и опасный, Прекрасный и опасный зверь! Отрава в золотом стакане — Вот что такое ты, любовь! (…)
Вью бич, пылающий от солнечных лучей,
Им размахнусь, вселенную бичуя.
Они застонут, но захохочу я:
Вы тешились, когда я плакал?
Ха-ха-ха!
(Шандор Пётефи "Сумасшедший", пер. Л. Мартынова)
Под костёлом сидела пара нищих: женщина и дитя-калека, пробуждающее жалость и отвращение; кроме них никого не было. На лицах этих двоих жизнь выписала несчастные мечтания, лишенные окраски и заклейменные слабостью. Мальчишке было всего несколько лет и щеки из старого пергамента, только глаза из светлого хрусталя, молодые и быстрые. Много лет назад, во время голода, охотясь с отцом Туркул видел таких детей по деревням. Детей, которые, непрошеные, ходили в лес за съедобными луковицами или чем-нибудь иным съестным и возвращались с гордым молчанием завоевателей, сжимая в кулачках зелень или птицу. Они клали добычу на стол и стояли, ожидая восхищения младших братьев или сестер.
Паж вошел в костёл. Успокаивающая, прохладная пустота под сводом настраивала на молитву, только ни одного молящегося он не заметил. На почерневших виднелись женщины, такие же, как и та с улицы, переполненные болью, бледные, отцветшие, не знающие иной любви, как только любви страдания, а в нижней части всех изображений, рядом с именем одного и того же мастера золотом блестели слова: amore incensus crusis[24].
Глаза святых с любопытством глядели на пришедшего, словно бы удивляясь тому, что пьяный ненавистью человек забрел в святилище милосердия. Туркул быстро вышел.
Он еще раз огляделся; того, кого он разыскивал, не было. Не было и женщины; остался один мальчишка. Паж не знал, что ему делать, подождать или уйти. Он вытащил кошелек, чтобы вынуть монету для подаяния, но, прежде чем успел это сделать, перед глазами мелькнула съежившаяся молния, и сафьяновый мешочек вылетел из руки. Молодой урод, двигающийся с энергией, о которой просто невозможно было подозревать у этой карикатуре на тело, нырнул в сторону защитных городских стен. Туркул, уже не успевать достать рукой исчезающую тень, инстинктивно выставил ногу, так далеко, что все это было близко к шпагату. Кончик его башмака захватил крюком тряпичный лапоть вора, и тот перекатился через спину, отбился от стены костёла и рухнул в грязь. Поднятый с земли, он, хрипя, вырывался, стараясь укусить. Туркул пытался как-то сдержать это дергающееся, кусающееся и царапающееся торнадо, связать и придушить; чем более отчаянно тот боролся, тем сильнее держал и давил паж, стараясь словами успокоить пацана. Туркул обращался к нищему то сладкими, то грозными словами, попеременно, напрягая мышцы рук, словно дети, которые грубо хватают кота и обезоруживают его лишь затем, чтобы погладить животное и проявить свою нежность. В конце концов, у мальчишки кончились силы, и он перестал сопротивляться, выворачивая белки глаз и изображая потерявшего сознание. Паж посадил воришку на ступенях костёла, поднял свой измазанный коричневой жижей кошелек, вытер его о лохмотья мальчишки и дал несколько пощечин.