Сегодняшний юный читатель не увидит в этой фразе ничего особенного. Потому что война для него - уже история. Ее знали деды, ее краем захватили отцы. Но и этого "краешка" хватило, чтобы запомнить навсегда. Военные дети знали, что в пору, когда немецко-фашистская армия дошла до Москвы и Сталинграда, когда враг обстреливал Ленинград и убивал голодом его детей, имя Фриц было нарицательным. Говорили: фашисты, немцы, фрицы. Это факт истории, и мы не можем его забыть. Это теперь есть Германская Демократическая Республика, мы дружим с первым в истории социалистическим немецким государством, радостно встречаем гостей из Берлина и Дрездена.
Тогда все было иначе. "Гости" к нам пришли непрошеные.
И стоило Ани назвать мужа по имени, как измученные, истощенные ленинградки, ехавшие в том же вагоне, стали кричать: "За что вы его так ругаете? Как вы смеете?" Фриц не стал ничего объяснять. И он не обиделся. Своей работой он "оправдывал" свое немецкое имя.
6
Я познакомился с Фрицем в его следующий приезд через Нисона Александровича Ходзу, детского писателя, который в дни войны руководил на радио редакцией художественного вещания. Ходза уже с осени 1941 был на "казарменном положении", жил в Доме радио, а Фриц и Ани перебрались туда позже, после того как бомба разрушила их дом. Тогда под крышей радиодома жили многие.
Здесь, как в бреду, все было смещено:
Здесь умирали, стряпали и ели,
А те, кто мог еще вставать с постелей,
пораньше утром, растемнив окно,
в кружок усевшись, перьями скрипели...
Здесь жили дикторы и репортеры,
поэт, артистки... всех не перечесть...
Мне потом пришлось слышать от Фрица о многих его товарищах по блокадному радио, вместе с которыми он пережил самые трудные дни. Нисона Александровича Фриц любил, и его рекомендация значила много. Правда, был еще один повод для знакомства - в журнале появилась моя статья о работе немецкой и финской редакций радиокомитета. Увидев свою фотографию, Фриц улыбнулся: знаю, откуда взяли. Из школьного музея. Я им подарил. Это 1943-й, во время поездки в лагерь военнопленных. Только теперь я совсем не такой, вот вам нынешняя, где я вместе с Ани. Возьмите на память.
И снова посмотрев на свою "молодую фотографию", сказал: "А ребята в той школе настоящие. Звали меня сегодня. Соберутся друзья блокадные, а кинодокументалисты из ГДР будут снимать фильм. Я с ними уже вчера виделся у Берггольц. Приходите, вам, как историку, это будет весьма интересно. Тем более что дорогу в 235-ю вы знаете. До вечера?"
7
Часа в четыре небольшой зал музея был переполнен. На сцене артист Королькевич, поэт Азаров, музыканты блокадного оркестра. И Фриц. Речь его не записал, но смысл помню хорошо. Он говорил об особой блокадной дружбе, о том духовном климате, который был в эту, казалось бы, ледяную эпоху. Чтобы не передавать слова речи приблизительно, процитирую письмо, полученное мною уже после выхода моей книги о блокадном радио. Поблагодарив автора, сказав, что не заслужил таких высоких слов, Фриц написал (я приведу его несколько искаженный русский язык без исправлений): "В конце концов мы все выполняли свой долг. Я же не виноват в том, что бомба меня не убила, что голод и цинга меня не выгнали из этого света... А остальное базировалось на сознании долга, на сознании того, что я нужен, что нужна моя маленькая лепта в большое дело победы, в общее дело нас всех. В самом деле в те трудные для меня дни, когда я лежал и ждал своего последнего вздоха, я до сих пор уверен, что я только потому не умер, потому что мне некогда было, я пережил, ибо не было времени, чтобы думать о болезни, о смерти".