,
и мой сын-биолог (названный по деду Густавом) говорил мне,
что эта работа предвосхитила важные современные исследования в области половых гормонов.
Школа, в которой я учился, была типичной немецкой гимназией,
где главными предметами были латынь, греческий и математика.
Ни один из них меня особенно не интересовал, но мне нравилось читать Гомера,
и я всё ещё помню наизусть немало строк из «Одиссеи».
В старших классах математик Машке был не только блестящим преподавателем и искусным экспериментатором,
но и очень милым человеком.
Он преподавал также физику и химию — всего два часа в неделю, — и я заразился его энтузиазмом.
В ту пору стали известны опыты Маркони по радиосвязи, и Машке повторил их в своей лаборатории,
а его ассистентами были я и ещё один мальчик.
Когда нам удалось передать сигнал из одной комнаты в другую, он попросил меня пригласить директора, доктора Эккарда,
чтобы показать ему это чудо, и я до сих пор помню наше разочарование, когда мы увидели,
что этот учёный-гуманитарий остался совершенно безучастным — на него это не произвело ни малейшего впечатления.
Перед своей кончиной отец советовал мне не сразу выбирать специальность,
а посещать сначала лекции в университете по различным дисциплинам и затем через год принять окончательное решение.
Таким образом, я изучал не только математику и другие точные науки, но и философию, историю искусства и иные предметы.
Вначале меня более всего привлекала астрономия.
Более подробно я рассказал о своих астрономических увлечениях в журнале «Vistas in Astronomy» (т. I, Лондон, 1955, стр. 41).
Статья затем вошла в мою книгу «Физика в жизни моего поколения»>[4].
Но обсерватория была плохо оборудована, мы ничего не слышали об астрофизике, звёздах и туманностях,
а имели дело только с эфемеридами планет и бесконечными вычислениями.
Скоро мне это надоело.
Тогда я сосредоточился на математике и получил в этой области вполне солидную подготовку.
Я благодарен профессору Розансу за его введение в линейную алгебру, научившему меня пользоваться матричным исчислением,
которое оказалось весьма ценным инструментом в моих собственных исследованиях.
В то время немецкие студенты вели подвижный образ жизни, проводя лето в каком-нибудь небольшом университетском городке,
чтобы быть поближе к природе и заниматься спортом, а зиму — в большом городе, где можно посещать театры, концерты и вечеринки.
Так я провёл одно лето в Гейдельберге, прелестном, весёлом городе, через который протекает Неккар, и одно лето в Цюрихе, вблизи Альп.
Гейдельберг не дал мне многого в научном плане, но там я встретился с Джеймсом Франком, который стал моим самым близким другом,
а позже коллегой по кафедре физики в Гёттингене.
В Цюрихе я впервые познакомился с первоклассным математиком Гурвицем,
чьи лекции по эллиптическим функциям открыли мне суть современного математического анализа.