Поворотным пунктом стала Французская революция, которая воплотила идеи Мильтона в конституционных актах. Накануне Французской революции Мирабо выпустил свой памфлет Sur la liberte de la presse: imite de l’anglais, «О свободе печати: в подражание Англии» (Лондон, 1778), который фактически был пересказом «Ареопагитики». Эта публикация способствовала тому, что Национальная ассамблея 26 августа 1789 года заявила в 11-й статье Декларации прав человека: La libre communication des pensees et des opinions est un des droits les plus precieux de l’homme; tout citoyen pent donc parler, ecrire, imprinter librement – «Свободное выражение мыслей и мнений есть одно из драгоценнейших прав человека; каждый гражданин поэтому может свободно высказываться, писать, печатать».
С тех пор положения с аналогичным смыслом, так сказать, в обязательном порядке вошли во все письменно зафиксированные конституции; часто они дополнены оговорками вроде той, что впервые появилась в хартии 1830 года: La censure ne pourra jamais etre retablie – «цензура никогда не может быть восстановлена». Хотя этот принцип снова и снова ставился под сомнение и осуждался реакционерами и диктаторами, он навсегда останется важнейшим для всей печатной отрасли.
Даже при автократическим режиме три фактора работают против эффективности любой цензуры: время, которое проходит между публикацией и запретом, человеческие качества самих цензоров и сопротивление общественности.
Сочинение Гоббса De Cive, «О гражданине», опубликованное в 1642 году, попало в Индекс запрещенных книг в 1654-м, когда уже было выпущено четыре издания; а Оксфордский университет распорядился сжечь ее только в 1683 году, когда по рукам разошлось уже шесть изданий.
Это отставание нельзя полностью объяснить более медленными средствами сообщения того времени, но отчасти его следует отнести за счет хороших и плохих качеств тех людей, в чьих руках находился меч цензуры. Можно сказать, что чем совестливее цензор, тем менее охотно он принимает меры. Порой усердные цензоры даже активно помогали авторам. Жестко критикуемое управление лорда-камергера, занимавшееся выдачей разрешений на пьесы, показывает примеры сочувственной и готовой помочь цензуры, как о том свидетельствует столь бесстрашный и независимый критик, как сэр Алан Герберт.
В целом, однако, история цензуры содержит больше примеров ошибок, совершенных по причине тупости, нежели чувствительности. Политическая и моральная цензура, пожалуй, была куда более беспардонной и нелепой, чем идеологическая. В конце концов, опытный богослов может без особого труда решить, совпадают или нет те или иные положения с догматами его церкви. Но в сфере политики и морали потомкам, как правило, очень трудно объяснить себе полное неразличение между хорошими, посредственными и плохими авторами и даже между защитниками и противниками идеи.