— Не знаю. Я не привередлива в еде. Ем, что дают. Морковные котлеты только не люблю и чай с лимоном не пью.
— Буду знать, — Саша протянул мне готовый тост с ветчиной, присыпанный тонкими полосками сыра.
Пока я думала, как красиво откусить и не опозориться, потому что я вечно измазываюсь, вечно у меня все падает, закипел чайник и отвлек Сашу на несколько секунд.
Было так вкусно, что я зажмурилась от удовольствия.
А когда прожевала и открыла глаза, заметила, что мой волшебный случай смотрит и держит чашки с дымящейся жидкостью на весу. Застыл, будто на него взглянула Медуза Горгона.
— Что-то не так? — я нервно сглотнула и смущенно опустила глаза.
— Настя, все хорошо. Ты чудо.
— А, ну, да — Чудакова же… — я отбросила стеснение и впилась в бутерброд, как голодная кошка. — Што-то аппетситс у меня жвершкий, — проворчала с набитым ртом.
Саша засмеялся и, поцеловав меня в щеку, сел рядом.
— Ты чай пей, не ешь в сухомятку.
— Какой жаботливый муж мнё попалсё, — пережевывая, сказала я и захихикала, когда Саша готов был взорваться хохотом. Пнула его легонько локтем в бок, но тут же опомнилась и погладила ударенное место. Сейчас хорошо было видно ушибленные места, что уже почти зажили, но цвет кожи не до конца выровнялся, все еще оттенялся легкой зеленоватой желтизной.
— Не бери в голову, — попросил Саша, накрывая мою ладонь своей.
— Что случилось, Саш? Почему ты не признаешься?
— Не хочу тебя тревожить, — он подвинул ближе чашку, напоминая, что нужно пить.
— А я хочу знать, — уперлась я.
— Как-нибудь потом. Давай, не сегодня?
— Вот же слоник! — я провела пальчиком по его носу и коснулась ласковых губ. — Тебе завтра на сколько?
— На десять, — Саша поцеловал мои пальцы. — А тебе?
— Кажется, на одиннадцать, но я могу поехать с тобой чуть раньше и немного позаниматься в свободном классе.
— Тогда допивай, нужно ложится, уже далеко за полночь. Я хочу, чтобы ты выспалась.
— Я же говорю, заботливый. Муж.
Он кивнул и тревожно сглотнул.
— Жена?
— Жена.
Я понимал, что наше «муж-жена» — это пока образно, никакой речи об официальных отношениях не может быть. Рано. Очень рано. И Настя боится меня, словно прячется в панцирь от малейшего шороха и движения, и я не готов — все еще жду подвох от Вселенной.
Заснул я очень поздно, обнимал Настю не только руками, но и мысленно, так хотелось спрятать от любых невзгод. Долгие часы вслушивался в мерное дыхание, плавился от легких прикосновений тонких пальцев к груди. Сердце рвалось Малинке навстречу, а я запрещал ему, придерживал, не хотел торопиться. Не впускал любовь, потому что считал, что так не бывает. Так быстро не. Бывает.