— Нет, Настя, пожалуйста. Даже если это так, я ведь ничего не знал!
— Знал, не знал… Ты бросил беременную жену! Ты не поверил, что она верна тебе и не лгала. Ты уличил Иру в том, чего не было, выгнал с животом на улицу и пять лет не интересовался ее жизнью. Тебе было плевать на всех, кроме себя. Я даже понимаю, почему она такая стерва. Теперь понимаю. С меня достаточно! Ты никому не веришь, а я не хочу всю жизнь оправдываться!
— Да как вам верить, если вы постоянно не договариваете? Скрываете переживания, прячетесь в коконе прошлых ошибок, а я не пророк и не экстрасенс!
Я понял, что ляпнул лишнее, но слово не воробей…
— Еще скажи, что у меня пятнадцать недель, и ребенок не твой.
— Я… — поперхнувшись ответом, я выдохнул горячий воздух в ладонь.
— Да, — Чудакова, запрокинув голову, горько засмеялась. В синих глазах переливались, как капли растаявшего снега, слезы. — Ты так подумал, когда мы были на УЗИ, просто не сказал вслух. Что ж ты сейчас не пнешь меня, как Иру? До сих пор считаешь каждый день беременности, потому что не до конца уверен, что ты отец.
— Это не так, Настя, умоляю, остановись.
— Не хочу тебя видеть… — прошипела незнакомым и далеким голосом Чудакова. — Можешь не считать ребенка своим, Гроза, потому что он мой!
Я потянулся обнять ее, успокоить, объяснить, что это просто недоразумение, какая-то путаница, но Настя шарахнулась от меня, как от прокаженного, и побежала через дорогу. Прыгнула в трамвай, и время на этом моменте заклинило.
Я просто перестал жить. Дышал, двигался, что-то делал, но не жил. Доказывать, бежать за Малинкой и умолять меня простить не собирался, потому что знал, что прав. Выяснять, как Ирина вывернула это, тоже не было желания, хотя я на каком-то остаточном шоке все-таки отправил сообщение Генри и Давиду и попросил помочь разобраться. Старые и верные друзья, готовые в любой момент прийти на помощь. Хотя я не верил, что Настя, даже если докопаюсь до правды, сможет меня понять и довериться. Все эти недомолвки порождают сомнения…
Да, я, признаю, были у меня страхи, что Настя носит не моего ребенка. Совсем чуть-чуть, но этого хватило для конца. Она чуткая, катастрофически категоричная девочка, пусть я и не говорил и не озвучивал свои переживания, но ее способность видеть мои эмоции сыграла с нами злую шутку.
А я ведь согласен был даже на это — воспитывать не своего ребенка. Готов был жить во лжи лишь бы только с ней.
Последние аккорды сыграны, инструменты спрятаны в чехлы, но в сердце все еще звучит музыка. Вечная, пронзительная, только для двоих.