Саша завернул к роялю и коротким движением руки согнал нашего клавишника. Я не посмела перечить и готова была идти до конца.
Музыканты заиграли заново. Зал раскололся активными хлопками, свистом и криком «браво!», а мне было невесело. Все это забирало очень много сил, и я боялась, что моя слабость дошла до края.
На первом куплете где-то в горле стучало сердце. От этого голос сильно бархатился и хрипел. Я старалась переходить на субтон, чтобы сгладить острые углы и не спеть романс драйвом.
Женя — потрясающий вокалист. Он чувствовал, где нужно петь мягко, а где нужно поджать драйвом. Как он рок поет! М… У него есть будущее, только бы никто не вмешивался, а то наши учителя любят «ломать» самородков. А еще с ним было просто, до легкой дрожи в коленях и сладкого ощущения чистого резонанса наших голосов.
Давно я не ощущала такого единения в дуэте, но это была не любовь, а сложное и непонятое чувство гармонии.
Звук разлетался, путался в зрительном зале, заставлял людей приоткрывать рты от восторга и приносить нам обратную сильную энергию. Это почти можно увидеть, как алые ленточки, что разлетаются во все стороны, можно почувствовать, как воздух, что наполняет легкие жаром или холодом. Просто стоит впустить в себя Музыку и позволить стать частью тебя.
В адреналиновом кураже получилось безупречно сыграть «придуманные» чувства с Женей, но под конец песни ноги стало вести сильней — Саша все видит, и его присутствие пронзало меня огненными пиками и продирало грудь, намереваясь вырвать сердце. Вцепившись беспомощно в стойку здоровой рукой, (вторую я старалась держать за спиной или прятать между складками платья) запела двухголосие из последних сил:
— Вечная любовь, верны мы были ей, но время –
зло для памяти моей, чем больше дней, глубже рана в ней.
Когда куплет добрался до завершения, я не сдержала слез, просто больше не могла. Меня ломало изнутри.
А если Ира подстроила? А если я неправа и зря его оттолкнула? Вдруг Саша не врет?
Я бросила взгляд на его изысканные и крепкие руки. Правая распухла, посинела, костяшки сбиты до глубоких ран, но пианист играл. Сжимал губы, покрывался потом, но играл.
Как и обещал.
Вот тогда я и не сдала экзамен, потому что рухнула в обморок.
Она совсем не изменилась. Все такая же светлая, маленькая и пушистая. С яростным категоричным взглядом, наполненным синевой морей.
Я чудом заметил, что она падает, бросил клавиши, подлетел за доли секунды и успел смягчить удар. Раны на пальцах открылись, но я не чувствовал боли.
Зал ахнул и затих.
Подхватив Малинку, я понес ее через забитый зал. Люди расступались и шушукались. Мне было все равно, что подумают и, прижав губы к ее бледному лбу, втянул запах волнистых волос. Знакомый и любимый.