– Но ты пострадал, потому что сначала страдала я…
– Нет, – говорю я, – я не это имею в виду. Тебе почему-то легче сейчас, чем мне, вот в чем дело. Мне кажется, что ты ушла не просто так, а к кому-то. А я остался один.
– Это неправда, у меня никого нет сейчас, – говорит Лена, но на ее губах вдруг появляется странная улыбка. Ей словно приятно мое предположение.
– Все равно это ничего не значит теперь, – говорю я жалобно, – просто скажи мне правду.
– Я одна, и ты один, – качает головой она, – конечно, так будет не всегда, а чего ты хотел, а?
Улыбка слетает с ее губ, но появляется в глазах. Я слежу за ней, как кошка за колышущимися тенями на стене.
– Все, я пошла, – говорит Лена. Она встает, но несколько секунд не двигается с места. Самодовольство на ее лице сменяется задумчивостью.
– Я так и не понял, как надо жить, – бросаю я ей, – а ты?
Она идет в прихожую и торопливо надевает босоножки. Тугая шнуровка крепко схватывает ее белые икры. В метре от нее лежит пистолет, никому не видимый, но все равно опасный.
И холодный.
Я ковыляю следом, чувствуя себя безнадежно старым и больным. Лена выпрямляется и сдувает упавшие на лоб волосы. Запах ее дыхания долетает до меня.
– Ну, пока, – говорит она немного виновато.
– Пока, – говорю я, разрываясь от жалости к самому себе.
Я всякий раз с такой болью переживаю каждый новый ее уход. И это странное опустошение, как будто вакуум в сердце, похожее на то, что переживаешь, когда идут титры. Одна из самых странных по эмоциональности частей кино. Если оно хорошо поставлено, то титры совпадают с катарсисом. Это даже хороший вкус, я бы сказал.
Я сажусь на пол, прислонясь к стене, и достаю пистолет из сумки. Пробую, как он сидит в руке, как обнимают мои пальцы его черную талию на рукоятке. Потом встаю в полный рост и вытягиваю руку вперед, ствол пистолета дрожит как птичий клюв. «Определи ему место, – говорит голос в моей голове, – спрячь его на хер!». Я укладываю оружие сначала в белье, потом прячу среди книг, потом кладу в коробку с обувью. Наконец просто беру его в руки и так возвращаюсь на кухню.
Я сижу, вновь окаменевший и остывший, допивая такой же остывший зеленый чай. Я стараюсь ни о чем не думать, чтобы остановить хотя бы внутреннее течение моей жизни, которая причиняет мне столько неприятностей в последнее время. И постепенно мои мысли занимает светящееся окно на черной громадине противоположного дома, как тайна, которую уже нет мочи таить про себя.