– Ты ходил к врачу? – спрашиваю я.
– Здоровые л-люди к врачам н-н-не ходят, – пытается шутить он.
Юля нервно шагает по комнате от стены к стене. На ней снова короткая черная юбка, но она уже не брила ноги с неделю, а может, больше, и ее золотистая кожа внизу оттого кажется заштрихованной.
– У него гепатит, – говорит она, – может, я тоже заразилась…
– Похоже, что гепатит, – говорю я, вглядываясь в глаза Борова, будто до краев наполненные куриным желтком, – А, Бэ, Цэ, какой у тебя гепатит?
– Ааа… хер его знает. Я блюю каждый час. Ж-желчью.
Я шире открываю дверь, ведущую на лоджию. Мелкие насекомые черными точками снуют по повисшей, нестираной занавеске. Белые облака, легкие, как сны младенца, движутся у самого края неба. Я уже несколько недель не видел облаков на выцветшем от летнего солнца небосклоне.
– Мне нужно два, – говорю я.
– По четыреста пятьдесят, – кряхтит Боров. – Ц-цена выше, но дурь атомная.
Они переглядываются с Юлей. Она достает из скрипучего шифоньера бесхитростный полиэтиленовый пакет с девушкой, юной и почти голой. Я беру два бумажных пакетика поменьше и отдаю мятые деньги, влажные от пота. Я нес их в заднем кармане, что тут поделаешь.
– Есть белый, – говорит Боров, – н-не хочешь?
– Нет, – говорю я, – меня не вставляет, я от него блюю, как ты от своего гепатита.
– Т-тогда хоть воды п-принеси с кухни, – просит Боров. Я делаю ему одолжение. На кухне, наполняя стакан, сталкиваюсь с хозяйкой, но она не узнает меня. Или делает вид, что не узнает.
Когда возвращаюсь, у Борова уже все готово. Пустой аптечный пузырек от нафтизина, одноразовый шприц, зажигалка.
– Струны отвратные, – жалуется Боров на иглы, – толстые с-слишком, а у м-меня дороги тромбиться начали на л-левой руке.
Я пожимаю плечами, глядя на Юлю. Она молча отгрызает ноготь на большом пальце.
Боров дрожащими руками кипятит героин в пузырьке. Роняет струну на замусоренный пол, но все равно надевает ее на желтоватый шприц и выбирает раствор. В вену он попадает со второго раза и, проверив контроль, давит на поршень.
Голова на немощной шее тонет в серой подушке. Боров чуть прикрывает желтые глаза и медленно кладет пустую машинку на прикроватную табуретку.
– З…, – говорит он тихо.
Я молчу, разглядывая стоящую у окна девушку Борова. Солнце пронзило ее тонкую блузку, нарисовав силуэт по-крестьянски широкой спины. Мне ничего не стоит сейчас убить их обоих в этой вонючей норе.
Боров ворочается на диване. Его исхудавшие руки торчат из-под побитого молью пледа, как руки мумии. У локтей – огромные синяки с черными ранками. Неожиданно он громко пердит на всю комнату.