— Я, между прочим, жена Димы и мать детям, — заявила злорадно эта… горгулья. Я видела, как они сцепились с баб Тоней взглядами. — И не тебе, сумасшедшей старухе, решать, когда мне возвращаться в собственный дом.
Жена? Мать? Нет, я и так всё поняла, но только сейчас дошло.
— А в прошлом, я так понимаю, ты со мной дружила, чтобы рядышком быть и плацдарм для будущей счастливой жизни готовить.
Она нехотя перевела взгляд на меня. Снова посмотрела, как на блоху.
— Так получилось, Ань. Ты ж самоустранилась, бросила Диму, свинтила в счастливое далёко, а я осталась рядом.
— Утешала, значит.
— Всегда есть кто-то, кто поддержит и пожалеет, а не предаст и удерёт, сверкая пятками.
В голове моей — всполохи. Это ж она без конца твердила, что Димка — ветреный и ненадёжный, что гуляет за моей спиной. Вливала яд в уши. Тыкала Кристиной в нос, как паршивой кошкой.
— Ты обманывала меня! Сеяла сомнения и подозрения! — доходит до меня, как до жирафа.
Алёна приподнимает брови. Снова эта снисходительная жалость в её глазах.
— Кто мешал тебе с ним поговорить по душам? У каждого свои цели в жизни, дорогая Аня. У тебя были свои, у меня — свои. И не моя вина, что ты слабачка, не умеющая за своё постоять. А теперь… кто ты и кто я? Ты обслуга, а я — жена.
Эти слова бьют по больному, ранят, убивают, унижают. Жена… Иванов никогда не говорил, что свободен, да. Я-то думала, что жена у него умерла — выразился же он как-то туманно, что у детей нет матери. Именно поэтому я что-то не то поняла. Как же нет, если есть? Живая, очень даже холёная и, судя по всему, ни в чём не нуждающаяся.
И тем не менее. Уже один раз я её слушала и оступилась. Поэтому…
— Иди к маме, Рома, — растягивает красные губы в фальшивой улыбке Алёна.
— Не хочу! — упрямится ребёнок и за ногу мою цепляется так сильно, что невольно думается: надо же, сколько сил в пятилетнем малыше… — Ты плохая и злая!
— Видала? — шипит баб Тоня, что на время куда-то бегала. — Дошлялась? Дети тебя не узнают, ты для них никто, пустое место!
— Ну, это мы ещё посмотрим! — шагает уверенно Алёна вглубь квартиры, а затем, оборачиваясь, холодно бросает через плечо: — А ты — вон. Больше в твоих услугах никто не нуждается. Я скажу Диме, чтобы выписал тебе выходное пособие.
На миг — немая сцена. Баб Тоня жалкая, старушка сухонькая, Мэри Поппинс на пенсии. Мишка стоит застывший. На лице у него — противоречивые чувства. Ромка в ногу мою вцепился.
— Не отдавай нас! — вдруг начинает он реветь белугой, и меня отпускает.
— Я никуда не уйду, — говорю твёрдо. — Не ты меня на работу брала, не тебе увольнять или вообще моей жизнью распоряжаться. Вернётся Дмитрий Александрович — тогда и решим, кто тут на месте, а кто лишний.