В обществе, благоразумно кладущем предел угрозе изобилия, те, что рекомендуется каждому из нас другими, заслуживает недоверия.
Предостережение относительно коммерческой рекламы, что предприниматель ничего не делает даром, приложимо повсюду. Степень восхваления возрастает пропорционально снижению качества, от рекламы фольксваген зависим совсем иначе, чем Роллс-Ройс. Интересы индустрии и потребителей никогда не совпадают там, где первая настойчиво стремится что-то предложить. Даже пропаганда свободы может сбить с толку, поскольку вынуждена сглаживать различия между теорией и частными интересами тех, к кому обращается. Ликвидировав в Германии пролетарских вождей, фашизм избирательностью мести лишил их даже сознания своей правоты. Когда интеллектуал замучен до смерти в концлагере, рабочим вне его не обязательно должно быть хуже. Фашизм был разным для Осецкого и пролетариата. Но пропагандой были обмануты оба.
Подозрительно не изображение действительности как ада, но регулярные призывы вырваться из него. Если к кому-то сегодня и можно обратиться, то не к так называемым массам, не к отдельному человеку, который бессилен, но, скорее, к некоему воображаемому свидетелю, которому и оставляем мы это после себя с тем, чтобы всё же оно не исчезло с лица земли вместе с нами.
Признаком интеллекта являются рожки улитки «с ощупывающим лицом», с помощью которых она, если верить Мефистофелю [231], различает и запахи. Встретив препятствие, рожки тотчас же втягиваются в защищающую тело раковину, вновь сливаясь воедино с целым, и лишь с большой робостью отваживаются вновь выглянуть наружу в качестве чего-то самостоятельного. Если опасность все ещё тут, они исчезают снова, а интервал между повторными попытками увеличивается. Духовная жизнь в начальный период бесконечно чутка. Чувства улитки зависимы от мускулов, а мускулы становятся вялыми, если стеснять их игру Физическое повреждение калечит тело, страх — дух. Изначально и то и другое и вовсе неотделимы друг от друга.
Более развитые животные обязаны самим себе большей свободой, их существование свидетельствует о том, что однажды щупальца были протянуты в новых направлениях и не получили отпора. Каждый из видов является памятником бесчисленному множеству других, чья попытка сформироваться была сорвана уже в самом начале; их сразу же парализовал ужас, стоило лишь одному из щупальцев шевельнуться в направлении их становления.
Подавление возможностей непосредственного сопротивления окружающей природе продолжалось внутри, путём атрофирования органов страхом. В каждом исполненном любопытства взгляде животного мерцает новая форма живого, которая могла быть порождена тем определённым видом, к которому принадлежит это индивидуальное существо. Но не только видовая определённость удерживает его в раковине прежнего бытия, насилию, с которым сталкивается этот взгляд, миллион лет от роду, с незапамятных времён закрепостило оно это существо на предназначенной ему стадии и неизменно возобновляемым сопротивлением тормозит даже самые начальные попытки её превзойти. Такой первый прощупывающий взгляд всегда легко сломить, за ним стоит добрая воля, хрупкая надежда, но никак не неиссякаемая энергия. Животное становится боязливым и глупым.