Василий Иванович сидел опять на кровати по-турецки, раскачивался из стороны в сторону, оглаживал поджатую под себя ногу и бог весть о чем думал.
— Ты так и не спал всю ночь? — спросил его проснувшийся Сыров.
— Да я уж привык так, — ответил Василий Иванович.
— Тебе бы перед операцией не лишнее отдохнуть, — позаботился Сыров, — а вот мне боли всю ночь не давали покою... Но сегодня пощупал: в левой есть пульсация и в правой есть пульсация. Значит, еще ничего.
— Ничего, ничего, — поддакнул Степа, — пульсация и в горле была всю ночь такая, что хоть галошей затыкай.
— Ну, это с дороги, — оправдался Сыров. — Столько времени не спал по-человечески.
— Теперь отоспишься, — заверил Степа, — отсюда дальше гнать некуда. Тут больница областная, всех принимают. Будет время...
Он встал на костыли и похромал в коридор ловить Станислава Алексеевича да насчет самолета поразузнать; но скоро вернулся, чертыхаясь:
— Ох уж эта мне авиация: чуть бычок помочил — все, погода нелетная.
А пока он хлопотал насчет отправки, Женя с Колей увезли на операцию Василия Ивановича Голубева.
Его долго не привозили. Таких тяжелых больных после наркоза обязательно сначала кладут в специальную палату, где они приходят в себя и где за ними наблюдают медсестры, смачивают им губы мокрой тряпочкой, когда оперированные слабо и жалобно произносят всегда одно и то же слово «пить».
Прикатили Василия Ивановича уже к вечеру. Как сказала Женя, ногу ему пришлось отрезать по щиколотку, так что пятку Станислав Алексеевич сохранить ему не мог. Кровь у Голубева не пробивалась по сосудам даже до пятки, и Станислав Алексеевич побоялся, что процесс отмирания плоти может распространиться еще выше и придется снова подвергать больного мучениям и, возможно, к тому времени пилить ногу еще выше.
Вечером он зашел (сегодня было его дежурство) к своему больному, присел на край кровати.
— Ну, Василий Иванович, дело сделано. Думаю, теперь процесс остановится.
— Хорошо бы, — слабо ответил Василий Иванович.
— Не переживай особо. Не высоко отрезали. У других намного хуже бывает, а и то ходят, работают, даже танцуют.
— Да какие там танцы, — грустно улыбнулся Василий Иванович, — буду хоть чеботорить на дому. Я с детства еще отцом научен сапоги-то тачать.
— Ничего, — вмешался в разговор Сыров, который вместе с Колей вошел в палату вслед за врачом. — У меня вон был дружок — на обоих протезах. Я говорю: «Как ты, Вася, себя чувствуешь без ног, на протезах-то?» — «А еще, — говорит, — лучше: теперь, — говорит, — хоть ноги не мерзнут да и коленки перед начальством не дрожат».