— А чего, живем — не тужим.
— В лесу-то тяжело?
— В лесу-то? — переспросил Петя и улыбнулся. — А день топором помахаешь, дак к вечеру о бабе не вздумаешь.
— Ваня-то Храбрый не с тобой работает?
— Да недалеко.
— Он-то как там?
— Да ведь у него и худо, да виду не покажет. Атаман...
— Он ведь и в тюрьме не один год сидел, — пояснила Марийка. — Большую ношу перенес. Совсем Храбрый-то от вина довелся. А ты, гляжу, Михаил Васильевич, у нас подороднел. Видно, тебе здесь климат и вода подходящие.
— А за что его в тюрьму-то? — спросил Миша про Ваню Храброго.
— Да не поладили они чего-то с одним вербованным, — сказал Петя. — А Ваня-то тогда на тягаче работал. Вот он вынул из кабинки-то небольшой молоточек грамм на шестьсот да и дал тому по лобу. Он не труса!
— После тюрьмы-то хотел дома жить, пришел — ничего нет, ни на себя, ни под себя. Все разбежались от него. И пошел опять в лес. Там побыстрей разживешься. Раньше-то ломались, да ведь ничего не получали, а теперь иные много зарабатывают, — помогала мужу Марийка.
— Да деньги-то у него водятся, — проговорил Петя неторопливо, — вот с бабой не везет мужику. Время уходит, уж волос осталось на одну драку, а детишек так и не завел.
— Сходились бы, правда, с нашей Таиской. Тоже ерундит она много, — подосадовала Марийка, — чего уж, и мужик бы, глядишь, выладился, может. Да и к хозяйству стал бы приставать. А то носит его туда-сюда, как осиновый листок. Что глядеть, что отсидел. Бывает, и бог недоглядит, а враг горами качает, не то что нашим братом...
Миша взял буханку хлеба, стал прощаться и взглянул на ребятишек. Те молча на него смотрели такими же огромными, как у матери, глазами.
— Ну, Григорий Петрович, продолжай занятие по географии.
— Григорий-то Петрович у нас учливый парень. Не то что девки, лодырницы, — похвалила сына Марийка.
— Нет, почему же, у вас и девочки старательно учатся.
— Чего им не учиться-то? — опять отозвался с печи Петя. — Мы вон раньше-то в опорках да лаптях бегали на уроки. Потуже веревку затянул, да и пошел. Упорно учились. А нашим теперь? Только начал учиться — подай сапоги, накорми. Да и с собой еще хлеба дай. Другое дело... Ну-ка давай садитесь да читайте! — неожиданно прикрикнул он на ребятишек. — А то посажу на ночь в хлев.
Миша заступился за ребят и почувствовал снова на себе взгляд теплых Марийкиных глаз.
— Не надо их в хлев. Они хорошо четверть заканчивают. А дома-то у вас как по-праздничному!
На степах действительно было нарядно. Всевозможные плакаты, которыми хвастался Петя, почтовые открытки с цветами и флагами, вырезки из журналов с яркими приморскими и зарубежными видами и даже несколько фотографий знаменитых артистов. А возле зеркала веером прибиты распущенные крылья добытой Петей дичи: вороные с голубоватым отливом и белой поперечной полосой — косача, бурые и широкие — глухаря и с бирюзово-небесной нежной отделкой — местной сойки, или, как ее называют по-здешнему, ронжи.