После ночи все вокруг было еще не утомленное, а только согретое солнцем, все — от стебелька до дерева — было упругим, бодрым, живым, самостоятельно существующим. Каждый усатый ячменный колос, каждый куст осота, каждая травинка на меже были сами по себе, со своим собственным выражением. И выражение это, хоть и было собственным, означало общее для всех: «Радуюсь! Живу!».
И эта радость и напряжение общей жизни передавались воздуху: он дрожал над полем, в нем виделись стеклянно-плотные, прозрачные струи, они текли волнами вдаль и в то же время вверх, все поднимаясь. Верхние волны растворялись в глубине неба, но снизу, не прерываясь, подступали и подступали новые, рожденные землей и зеленью.
Небо, напитавшись этими теплыми, прозрачными потоками, гасило их стеклянный блеск в своей лазури, и лазурь от этого теплела, таяла, стекая к горизонту легкой молочно-голубой дымкой.
И все это было только для нас, потому что никого вокруг не было, если не считать звучащую точку жаворонка в вышине.
Мы тоже, как ячмень, как трава, как горох и деревья, как дрожащий воздух, чувствовали себя самостоятельными, сильными. Мы шли в поход, мы были в экспедиции. Мы, если б захотели, могли бы разбить палатку вон у того куста или в лесу и пожить сколько хочется. Но нам надо идти. Вот скоро, на той меже, мы сделаем привал.
На густой и короткой, упругой, словно ковер, траве мы и расположились. Тут были и деревья, но мы сели на солнышке.
Мы быстренько опорожнили Аськины пузырьки, всем — по капле. Съели яйца с маслом и хлебом.
Дальше идти будет совсем легко. Остался только хлеб да лук… Мы побродили по гороху, надеясь найти хоть несколько стручков, но было еще рано. Уговорились, что вернемся сюда, когда горох поспеет.
Становилось жарко. Нас размаривало. На носу Аси высыпали мелкие капельки пота. «У Аськи нос потеет!» — хохотали мы. А щеки у нее стали какими-то сизыми, будто помазанные свекольным соком. Шуркино же лицо было парного розового цвета, как после бани. Только Андрюшка выглядел нормально.
Теперь получилось почему-то так, что впереди шел Андрюшка. Мы все от него отставали. Как-то скучно стало и неинтересно смотреть кругом. Когда мы по опушке вышли к невиданно большому оврагу, это место показалось мне удобным для ночлега. Овраг был какой-то очень правильный, будто специально вырыт великаном. Его ровные стенки шли круто к ровному, как футбольное поле, дну. И все это аккуратно зеленело чистой, без бурьяна и кустов, травой. Должно быть, овраг уже окашивали, а может, такая уж росла здесь трава. Очень было чисто, ровно и гладко.