А уже садилось солнце. В лесу смеркалось. В эту пору лес, остывая после дневного жара, отдает воздуху запахи нагретых листьев, трав, мхов, цветов, хвои, ягод и грибов, коры, воды болотец и мочажин, и, смешиваясь, они создают такой особенный аромат, какого нет нигде, только здесь, возле моего дома, в моем лесу, в первых сумерках вечера.
Сладко дышать этим душистым, теплым и уже холодеющим воздухом.
Они еще не перемешались, теплые и холодные струи, и пока идешь, несколько раз то будто погрузишься уже в ночную сыроватую зябкость, то опять опахнет тебя пряным, теплым дыханием дневного леса.
Слаще всего пахнут неглубокие ложки, поросшие ольхой и крушиной. Я даже прошлась вдоль «одного такого ложка, чтоб понять, что это так пахнет. Понюхала листья крушины, ольхи. Вроде нет, просто травой отдает. Может, это не они, а осока и другие сырые болотные травы и сама вода так душисты? Я не разобрала, постояла, подышала — и дальше. Уже темнело густо, когда я выбежала в поле. Здесь теплее, суше, но тоже свой аромат. Сладко, сладко наносит от недавно отцветшей ржи, медом тянет с парового поля, там сурепка, осот. А еще силен в поле запах самой земли. Днем его или нет, или не замечаешь. Наверное, нет. Это роса пробуждает дыхание земли, смешивает его с пресным привкусом отсыревшей травы, зелени.
В поле более ровно остывает воздух, но изредка, раза два, не больше, пока ищешь, вдруг окатит тебя теплой воздушной волной и чуть уловимым, иным, чем везде, запахом.
Меня волновали эти теплые потоки в ночи, мне казалось, что дышит она сама, царица-ночь, темная, прекрасная, окутанная мягким синим, темным синим, в звездах, покрывалом. Мне казалось, что пепельно-лиловые, косо вытянутые из-за леса перистые пряди облаков — это ее рассыпанные волосы. Что легкий ветер, вдруг заставляющий трепетать листву, — это ветер от ее движения, ее полета над землей.
Таинственная, ароматная, чуть страшная своей легкой поступью, еле слышными шорохами, всплесками ветра и листвы, шелестом трав. Хорошо было идти, бежать вместе с ней к желтеньким домашним, людским огням поселка. Домой.
Только вот что там, дома?
У нас перед домом уже все успокоилось: скотину обиходили, кур и гусей загнали. А люди теперь уже не часто выходят посидеть на терраску, а если и выходят, не засиживаются.
Сейчас только гуси, ночующие под терраской, отозвались на мои шаги тревожно-вопросительным: «Кого?! Кого-го-го?»
По лестнице я взвилась мигом, через две ступеньки, и с колотящимся сердцем остановилась перед дверью: не слышно ли плача, как у Зульфии? Нет, тихо. Я на цыпочках прокралась на террасу — окно в комнату освещено. За окном, вижу, все наши: мама, папа, бабушка, Толик даже. По их виду не скажешь, чтобы тут что-то случилось. Когда какое-то происшествие, новость, все обращены друг к другу, тянутся друг к другу. Когда все обычно, каждый сам по себе, вот как сейчас. Потом мне пришло в голову, что они-то все там, а меня нет! И вот они сидят за самоваром, как будто так и надо, что меня нет. Вдруг мне стало жутко интересно: как это бывает, когда тебя нет? Вот так все и будет? За окном темно, в комнате светло. Папа протягивает бабушке чашку.