Когда я смотрела на маму, я не сомневалась, что буду молчать… Но хорошо было маме! Она весь день не видит бабуси. А я весь день с ней. Особенно в выходной, когда мама оставалась по хозяйству, а мы с бабусей шли в лес. И ведь по-прежнему разговаривали о дяде Ване! О живом…
«Пик-пильдык… Пик-пильдык…» — кричал перепел нам вдогонку.
Солнце светило. Цветы росли. Лес шумел впереди. Плыли облака, и ветер раздувал наши волосы. Мы шагали, и пыль, мягкая, бархатистая, чуть веяла над нашими следами. Все кругом жило. А я хранила тайну. Дяди-Ванина смерть пряталась во мне и все время шла рядом с бабушкой. Бабушка обнимала меня за плечи, заглядывала мне в лицо, разговаривала со мной. И мой язык выговаривал разные слова и мог выговорить слова про ТО.
И я иногда вздрагивала от бабушкиных прикосновений и старалась как-нибудь не смотреть ей в лицо: вдруг она увидит то, что прячется во мне.
Но язык мой был хороший, послушный язык, он болтал обо всем и не проговаривался.
И было только одно страшно: если бабушка спросит прямо:
— А что вы знаете про моего Ванечку? Не убит ли он?
Но она никогда не спрашивала так и никогда не говорила: «Может, убит», «Может, погиб», — когда удивлялась долгому молчанию дяди Вани. Не говорила она слов о смерти.
«Как это она? — думала я даже с какой-то досадой. — Писем нет уже третий месяц, а она даже не думает, что, значит, может, он погиб?.. Ведь война…»
Я прислушивалась, как она ходит там за кустами, напевая про свое сердце:
Ой ты сердце, сердце девичье,
Не видать мне с тобой покою.
Раньше я так и понимала, что покою сердцу нет от его болезней, а теперь мне стало казаться, что бабушка все знает и только притворяется, чтоб ей не надо было плакать и убиваться, чтобы не повредить своему сердцу.
Это было так страшно, как бывает только во сне, когда не можешь ни бежать, ни кричать. Лес покачивался кругом, как заколдованный, то ли друг, то ли враг, а там близко ходило чудовище, а я была совсем одна. И одно спасение было — закричать, чтоб проснуться. И я кричала, опасаясь, и бежала навстречу чудовищу, чтоб скорей, скорей все кончилось.
— Ба-бу-ся-а!!!
Но стоило кустам и веткам открыть передо мной милое, встревоженное ее лицо, с приоткрытым от легкой одышки ртом, как кошмар кончался.
И стыда даже не оставалось за гнусные мысли, такое было счастье уйти от страха. Я утыкалась лицом в бабушкин живот, терлась об ее руки и бормотала:
— Это я так! Чего-то напугалась! Просто я соскучилась! Ты ушла куда-то.
Она меня крепко обнимала и смеялась.
— Ну и дурочка! Ты же не трусиха!
А мне было хорошо.