Нет, Валерка не был у Кристины первым, естественно не был. Не в то время живем, чтобы даже думать об этом. Но вот в чем Кристина была абсолютно убеждена, так это в том, что никто до Валерки не мог заставить ее почувствовать хоть на четверть то, что чувствовала она в крепких объятиях Чернышева. Только с Валеркой она переставала быть самой собой, она терялась, буквально исчезала, как личность, в понятии "мы", уже не умея идентифицировать себя саму, вытащить свое отдельное "я" из потрясающе уютного и всеобъемлющего "мы". И сама не понимала — физическое ли удовольствие ей дарил Валерка, от телесной ли радости она забывала себя саму, забывала, как зовут родную маму. Или же в гораздо большей степени, чем физическая, испытывала радость моральную? Не знала, не понимала. Да и не хотела ковыряться в собственных чувствах, не видела в этом ни малейшей необходимости. Скорее, просто не хотела терять на это драгоценных минут. Ведь, увы, не так уж много времени могли они уделять друг другу. И не столько из-за занятости, сколько из-за отсутствия собственного угла. Потому что редко их свободное от работы или учебы время припадало на те моменты, когда чьи-либо родители покидали дом хотя бы на часок.
Да, до обидного мало времени они проводили наедине друг с другом! Ах, как хотелось Кристине скорее пожениться и уже не страдать от этого. Так хотелось не скрывать от мамы счастливых глаз, когда она, неожиданно вернувшаяся, заставала Валерку в гостях у дочери. Кристина даже намекнула Чернышеву пару раз, что, мол, неплохо было бы, а, как ты думаешь?
А Чернышев думал иначе… Нет, он не отказывался жениться. Просто… Просто на ближайшее время у него были другие планы. Неизвестно откуда вдруг появилась мечта, даже цель жизни. Вдруг забредил театром, надумал поступать в театральное. И это после энергетического-то техникума?! Да после армии, когда нормальные люди устраиваются на работу, чтобы обеспечить достойную жизнь себе и любимой женщине!
— Валерка, милый, ну что ты еще придумал? — пыталась Кристина вправить любимому мозги. — Какое театральное? Ну это же дети мечтают о сцене, юные глупые девчонки. Но ты-то?! Да и вообще уже поздно учиться — тебе ведь уже двадцать два года, Валерка! Учиться же идут после школы, а не после армии!
Чернышев крепко обнимал подругу и отвечал:
— Нет, Кристинка, ничего-то ты не понимаешь! У нас в армии был самодеятельный театр. Ерунда конечно, художественная самодеятельность — она и есть самодеятельность. Но я чувствую — это мое, понимаешь? Я ведь до армии в театре ни разу не был, даже в нашем. Только в Хабаровске нас повели в театр. Не всех, только тех, кто согласился участвовать в спектакле. Я ведь даже не хотел, представляешь? Меня же уговаривали в нем играть! А я, дурак, согласился только из-за некоторых послаблений дисциплины, представляешь? А потом… Засосало, Кристинка! Если б ты знала, какой это кайф! И не отговаривай меня. Давай лучше вместе поступать, а? И не в наш институт культуры — толку от него, как от козла молока. Давай уж сразу в Москву махнем, а? Ты — в Гнесинку, или в консерваторию, а я в театральное. В Москве театральных много, хоть в какое-то да поступлю. Я чувствую, я уверен — как пить дать поступлю! И ты поступишь! Ты же просто шикарно поешь, Кристинка! Поехали вместе, а?