— Сучка ядовитая…
И это звучит так нежно и трогательно, что у Доун просто перехватывает дыхание.
Она тянется сама, аккуратно касается его сухих губ, все еще опасаясь, вдруг оттолкнет.
Это же Диксон.
Предсказуемость не про него.
Но сомнения ее напрасны, Дерил обхватывает сильнее, опять причиняя боль, сопя, опрокидывает на траву, целуя беззащитно откинутую шею, плечо в расстегнутом вороте рубашки, продвигаясь вниз, мучительно медленно и тягуче.
Доун не знает его таким.
Поэтому новизна эмоций просто зашкаливает. Изголодавшееся по ласке тело отзывается так, что Доун становится страшно. Она боится своей такой откровенной реакции, чувственной отдачи.
Диксон тормозит, выпутываясь из куртки, дергая ремень джинсов.
Затем обводит одним размашистым широким движением рук ее тело от ключиц до талии, распахивает на ней рубашку окончательно, нагибается, прикусывает соски через тонкий топ, затем высвобождает грудь, удовлетворенно и прерывисто дышит.
Ему определенно нравится то, что он сейчас видит.
— Красивая, бля, красивая какая… - бормочет он сквозь зубы, наклоняясь к ней за поцелуем, укладывается на Доун, привычными движениями уже сдирая с нее брюки, сжимая ослепительно белые ноги, подхватывая под ягодицы удобнее и насаживая на себя.
Доун только резко выдыхает, в этот раз чувствуя себя особенно беззащитной с ним, и сходя с ума от этого.
Диксон движется неторопливо, без своей обычной агрессии, словно стремится смаковать каждое движение, каждый вздох, каждый взгляд.
Словно стремится запомнить эти мгновения.
Глядит в глаза, бормоча что-то матерно и восхищенно сквозь зубы, целует то легко и невесомо, то жадно и настойчиво, гладит по лицу, по скуле, зарывается пятерней в волосы, как всегда, разворошивая тугой пучок.
Все это, в целом, создает нереальную по нынешним временам и тем более с ним, картину нежности, томности, сладости на острие безумия.
На острие любви.
Оглушенная этим, Доун отвечает, так отвечает, как никогда и никому.
Тянется с лаской, прижимается всем телом, обволакивая, растворяясь, наслаждаясь моментом по полной программе.
И не разрешая себе даже помыслить о том, что будет потом.
Потому что твердо знает, что потом — не будет.
Он ей не простит.
Они проводят на полянке несколько часов.
Валяются, обнимаются, разговаривают, перекусывают едой, захваченной Доун из дома. Занимаются любовью.
Нежно и долго.
Диксон совсем не похож на себя обычного, и Доун полностью погружается в ощущение нереальности, иллюзорности мира.
Она даже представляет, что было бы, если б они встретились раньше, до этого всего. Случилось бы у них хоть что-то?