Восстанавливаю в памяти прошедшую неделю. События приходят на ум легко, без мучительных усилий, когда не можешь вспомнить что за чем идет. Минуты и секунды, пережитые так эмоционально, впечатались в кровь. С детской непоследовательностью я перескакиваю с одного конкурса на другой, воскрешая яркие моменты и переживая их снова. Пусть большинство из них оказались бесполезными с точки зрения практичности, свое дело они сделали – заняли свое место в пустующих ячейках памяти. С каким-то робким восторгом я обнаруживаю, что за неделю до описанных событий ничего нет, а последующие после получения письма моменты я помню особенно четко, с легкостью восстанавливая обрывки разговоров, позы и одежду случайных людей и соперников, обстановку помещений. Неожиданно оказывается, что на ум приходят даже те мелочи, на которые в пылу адреналина я не обращала внимания: на бриджах противной девочки из канцелярского магазина – аппликация из двух бабочек, в ушах ведущей их бутика – сережки с каким-то красным камнем, на музыкальном конкурсе заела четвертая песня, ногти Паши коротко, очень коротко подстрижены.
Да, вот этот момент я бы, пожалуй, и вовсе вычеркнула. Как-то не так все прошло, он совершенно не вплетается в тот чудный красочный узор, который я расшила собственными мыслями и воспоминаниями. Этот новый Паша поставил меня в тупик. Был человек – стал моль, и эта метаморфоза задевает меня, кажется, больше, чем его. Может, дать ему знать о “Золотой Рыбке”? У меня еще сохранился его номер. Не думала, что он мне пригодится, но сейчас самое время; смс-кой отправляю ему всего два слова – название приложения, а дальше, догадается он или нет – его дело.
В ночь с субботы на воскресенье мне снится физическое воплощение жажды. Я бреду по пустыне. Сверху на меня готово рухнуть огромное, в три раза большее нашего солнце. Песок жжет ноги, проникает под одежду, забивается в рот, нос и глаза, от него нестерпимо чешется кожа. Он тянет вниз, осыпается, пристает к ногам, отчего они становятся неподъемными, забивает поры. Я увязаю, поднимаю тонну ступни, переставляю ее, переношу на нее свой вес, вдавливаю ее в песок, и повторяю этот процесс вновь и вновь. Шаг, и еще один, и еще. Пустыне нет конца и края, за одним барханом вырастает другой, за другим третий, за третьим четвертый, и они похожи друг на друга как одна бактерия на другую. Сухая одежда колет и раздражает дерму, и не успеваю я об этом подумать, как одежда исчезает вовсе и я остаюсь совершенно нагая. Мне не до стыдливости, солнце жарит до самых костей, еще чуть-чуть – и меня можно есть. Воздух дрожит и горит, я прямо вижу призрачные язычки пламени на горизонте, и нигде ни тени, ни воды. Сильнее боли от солнца только боль от жажды. В глотке пересохло, потрескались губы, слюна стала сначала густой и вязкой, а потом испарилась; я умираю – так мне хочется пить. Подспудно я понимаю, что если остановлюсь – умру в самом деле, поэтому несу свое тело вперед. Шаг, еще один, еще. На мне не осталось живого места, я вся – просто организм, составленный из песчинок, они везде: бьются вместо распухшего сердца, гоняют по крови кислород, сокращаются вместо мышц. Я уже готова потерять сознание, когда надо мной нависает тень – закутанная в черное человеческая фигура протягивает мне фляжку с водой. Мне плевать на то, кто мой спаситель – пусть хоть сам Иуда Прокариот, – я беру фляжку и возвращаю себе жизнь. Когда в ней не остается ни капли воды, я поднимаю, наконец, глаза – и просыпаюсь.