Далёкий раскат пронесся по небу – через несколько мгновений звук дойдет и до них.
– Все-то звездочки сияют,
А одна погасла.
Все-то девушки счастливы,
Я одна несчастна!
Прогремело так, что заложило уши. Люди попадали вниз, закрыли лица и головы от страха, Кира вжался в стену, проклиная тот день, когда Небеса придумали любовь.
Песня не звучала. Над подвалом повисла мёртвая тишина, даже дождя больше не было слышно. Будто песнь Даны являлась самой природой, самим естеством. Дима, убийственно бледный, синеватый в подвальном свете, стоял на коленях, удерживаемый товарищами за плечи, подняв глаза к потолку. Кира не был уверен, что он дышит.
В дверь несколько раз ударили с той стороны. Вот и всё. Позволит ли Пегас попрощаться с ним перед тем, как их жизнь прервётся?
Стук повторился.
– Дети мои, это я. Откройте.
Кира зажмурился и взмолился, чтобы другие осмелились. Пусть это сделает кто-нибудь другой.
– Они ушли. Может мне кто-нибудь помочь?
Кто-нибудь? Пожалуйста? Нет. Конечно, нет. Этого не сделает никто, кроме Киры.
– Я, – тихо ответил он, открыл глаза и пошёл, мимо пегасовцев, мимо Димы. Всё это – его ответственность.
Батюшка хлопнул его по плечу.
– Бедная девочка потеряла сознание. Нашатырьку бы.
Кира замер. В открытую дверь подвала косыми струями врывался дождь, живой и беззвучный.
За его спиной раздался облегчённый стон.
– Я помогу!
Дана лежала на полу. Она упала со стула и изогнулась нелепо – всё… в порядке? Ничего не сломано? Дима сам, один поднял её, переложил на раскладушку, отобрал у Киры лекарство, упал возле постели на колени, буквально загородив девушку собой от посторонних взглядов. Ни Кира, ни отец Матвей не обратили к нему не единого слова, чтобы не разрушать момент – он ещё сам не понял, что наконец нашёл.
– Мужики пришли, – тихо сказал батюшка Кире, – обычные, городские, но жуть какие грозные. И грязные. Начали спрашивать про «террор и оппозицию», требовали в церковь пустить. Я, мол, не положено, священная же земля, Господь прогневается. Простой человек чего боится – Властей и Бога. И вот когда громыхнуло так, что пол затрясся, я им сказал, что это Отец зол на них. Отступили. Олухи.
– Круто.
Дима осторожно приподнял голову очнувшейся, но ещё плохо соображающей Дане.
– Видишь, девочка моя, ты говорила, что Бог тебя не любит. А Он тебя спас.
Девушка ответила растерянно и хрипло – голос её окончательно сел:
– Это потому я священникам сосала. Блииин… – она откинулась обратно на жёсткий матрас, застонав, зажмурившись. Прежде она, наверное, была красива, но теперь ей остались лишь изнеможение, пацанский ёжик на голове и незаживающие следы от встречи с Федеральным Контролем. Но если бы Диму волновала лишь женская красота, он, наверное, нашёл бы путь намного проще?