Фараону была по душе пылкая самоуверенность молодого ваятеля, и он с трудом сдерживал улыбку, напуская на себя маску строгости:
– А почему ты обращаешься именно ко мне? Ведь каноны установлены не мной, а жрецами?
– Мне казалось, что самый главный человек в Египте – ты, мой повелитель, – последовал немедленный ответ, от которого по спине Амонхотепа IV пробежал холодок.
Иноземец угодил в самое сердце.
– Никто из моих подданных никогда не осмеливался так разговаривать со мной, – через силу выговорил фараон, заметно бледнея. – Тебя может оправдать только твой несовершенный язык, ибо ты не так давно знаком с египетским наречием. Что касается законов портрета – это решать не мне.
– А кому же? – не отставал Тотмий. – Ведь если ничего не менять, никто никогда не найдет ничего нового, а со временем и старое безвозвратно затеряется, распадется и будет погребено людским невежеством. Я прошу тебя, божественный, позволь мне мой поиск.
Фараон посмотрел на разрумянившегося от возбуждения молодого человека и неожиданного вздохнул:
– Это не в моей власти.
Тотмий растерянно и удивленно взирал на повелителя. Его широко раскрытые глаза были по-детски наивны.
– Нет, ты себя обманываешь! – Ласково, как ребенку, сказал он Амонхотепу. – Ты забываешь, что египетские боги наделили тебя великой властью и бессмертием. Конечно, простые люди понимают бессмертие буквально, – что их фараон никогда не состарится и не умрет, но мы-то знаем, что не стареет только каменное изваяние, сохраняющее облик оригинала. Твое бессмертие в великих делах, в памяти, которую ты навсегда оставишь в людских сердцах. Я проделал долгий путь, чтобы попасть в Египет, и ты тот человек, ради встречи с которым я смог бы повторить все сначала. Но почему ты не ступаешь, а крадешься, будто тебя окружает непроглядная тьма, а ты боишься поскользнуться и рухнуть в бездну? Я знаю, человек всегда чего-то опасается, но бояться тьмы тому, кто сам излучает столько света!.. – Тотмий перевел дух и смущенно опустил глаза. – Прости, о повелитель, я говорил, как льстец. Но слова мои лились от сердца, – он тихо добавил. – Ты – свет, так озари же путь тем, кто плутает в вечном сумраке древних предрассудков, освободи умы художников и скульпторов из темницы старых канонов, дай воздух тому, кто задыхается, влагу тому, кто погибает от жажды, ведь нет несчастнее той души, что при желании творить лишена такой возможности.
Фараон понял, что Тотмий говорит о себе.
– Хорошо, – сказал он, немного подумав. – Завтра я сообщу о своем решении. Надеюсь, за это время ты не поссоришься еще с кем-нибудь, даже ради такого великого дела, как искусство.