– «Видишь, никто не взял с собой
своего достоянья.
Видишь, никто из ушедших не вернулся
обратно».
Амонхотеп вдруг понял, что для Тотмия таким достоянием была жизнь человека, его чувства, переживания, красота души и тела, которые он так стремился научиться передавать и сохранять в камне. А аскетические каноны отнимали у него эту возможность. Фараон был восхищен величием замысла иноземного ваятеля: продлить жизнь, сохранив не только облик человека и его молодость, но и внутренний свет, исходящий от сердца. Тотмий не тягался с богами, он хотел воспеть гимн божественному в человеке, истинному и вечному, всему тому, что так тонко ощущал и к чему тянулся всей душой. Амонхотеп понимал, что скульптора не испугают ни угрозы, ни запреты. Он достаточно силен, чтобы двигаться в одиночку навстречу своей заветной цели. Фараон вспомнил сегодняшний сон. Преграда была страшна, но так хрупка, достаточно только приложить усилие и устранить ее. Не об этом ли говорил ему ваятель? Не требует ли этого от Амонхотепа сама жизнь? Он понимал, что все эти годы во сне совершал путешествие внутри себя, боясь сломать привычки и с ужасом бредя в полной темноте. Он не хотел возврата к мраку. Пробиться к свету, став другим, свободным, легким, подвластным только самому себе. Как страшно было отказаться от привычного, но оставаться на месте он не мог, то, что ждало впереди, манило и захватывало дух. Он пытался осмыслить свои ощущения, и его разума было недостаточно. Он чувствовал, что поступит так, как никто никогда до него не делал, чего бы это ему ни стоило. Ему стало весело оттого, что он ощутил себя таким же невежественным и дерзким мальчишкой, как иноземец Тотмий. Ему нравилась излишняя храбрость молодого человека. И тут словно кто-то шепнул ему давние слова Хануахета, сказанные еще в пору отрочества Амонхотепа: «Никогда нельзя быть излишне храбрым. Храбрости всегда недостает. Но ее нельзя подменить безрассудством». И фараон осознал, что Тотмий не был безрассуден, напротив, в его действиях и словах присутствовали не только здравый смысл, но и воля и расчет. Он сочетал в себе порывистость и осмысленность, вдохновение и разум, проницательность и наивность. Как он сказал? «Бояться тьмы тому, кто сам излучает свет…» Нет! «Почему ты не ступаешь, а крадешься?» – вот что он говорил. Амонхотепа так взволновали эти слова Тотмия, что он встал с места и зашагал по кабинету.
Разве он крался? Он убрал из города Такенса, поставил жрецов Амона на место. Он строил новый город, где будет справедливо править и учреждать новые законы, несущие людям счастье. Неужели все это называется «красться»? Амонхотеп лишился душевного равновесия. Он прекрасно понимал, что дерзкий скульптор был прав. Надолго ли затихли служители богов? До тех пор, пока не появился новый Такенс. А если ничего не делать, он появится довольно скоро, пока фараон будет обосновывать причину, заставящую жречество прислушаться к интересам государства. Не лучше ли самому занять место верховного служителя культа? Амонхотеп снова и снова обдумывал это. Не исполнит ли он тем самым тайные чаянья тех, кто пять лет назад возвел его на трон, и так настойчиво хотел посвятить в высший жреческий сан? Времена прошли, и сейчас среди них нет их вдохновителя. Но это только в храме Амона, а таких культов в Египте множество, из них Амон является высшим божеством, и его верховный жрец считается главным над всеми остальными. Надолго ли? – Взгляд фараона упал на окно. На внешней его стороне рос плющ, и солнечные лучи косыми прядями падали через окно внутрь павильона.