Ни в этот вечер, ни в последующие дни Глеб ей ничего не сказал, будто судьба Молдавана его больше не волновала. Он наверняка уже знал о случившемся, но молчал. Ася тоже молчала. Ей было обидно до слез – неужели Глебу было настолько безразлично происходящее, что он даже не считает нужным об этом поговорить? Видимо, да. Интересно, сколько она так выдержит? И есть ли у нее выбор в будущем? Ладно, не стоит об этом думать. Дача в ее распоряжении, и это еще одна маленькая победа. Пусть и крайне грустная.
О том, что потерпевший поражение Вова-Молдаван уже работает на стройке в Рыбачьем, Ася узнает через месяц. И не расстроится. В конце концов, Глеб ей скандал не устроил, тихо отправил своего алкоголика под начало Витасика, и то хорошо.
Ася знала Учителя второй год, и всегда он ей казался человеком истинно буддистского направления: развесил на стенах спортзала эмблемы с японскими иероглифами, часто проповедовал основы восточной философии, говорил о Пути воина. Но уже с начала осенних тренировок в нем стали происходить странные перемены. Особенно резко это проявилось после поездки его учеников на семинар. Прежде всего, он перестал говорить о буддизме, и всё больше и больше в его беседах проскальзывали высказывания христианских мудрецов. Свой кабинет он украсил картинами с изображениями православных храмов. Часто надолго задумывался и уже не наблюдал за учениками, а смотрел куда-то за стены спортзала – будто отсутствовал. Да и в личном общении он стал мягче, добрее, хотя при ведении тренировок свой приказной тон никогда не менял.
Однажды, когда произошла небольшая стычка между младшими учениками, а такое иногда бывало, Учитель пришел в ярость, покраснел, и все решили, что наступила настоящая гроза. Но он вдруг сдержался, пригласил обоих в кабинет и долго с ними там беседовал. Парни вернулись в спортзал притихшие, пристыженные. А Учитель ушел на улицу. Его не было долго, больше часа. Молчун, будучи сэнпаем, долго решался, позвать или не позвать Учителя – тренировка подходила к концу, надо было отпускать ребят. В конце концов, малодушно попросил это сделать Асю.
Она вышла на улицу, недоумевая, куда Учитель мог уйти, и вдруг увидела его сидящим на том самом пне, где так любил сидеть Самадин. Уже было темно, но светились окна спортзала, и в этом странном освещении его фигура показалась Асе обреченной – в согбенности спины, в устало брошенных на колени скрещенных руках сквозило отчаяние. Лица его она не видела, но чувствовалось, что он ничего не замечает вокруг.
Когда Ася подошла и поклонилась, он поднял голову и вдруг жестко просил: