– Ко-ко-ко! – клокотала курочка в моём детстве, – я снесла яичко!
И я бежала на кудахтанье, доносившееся чаще всего из соседнего двора. Но противный мальчишка успевал раньше.
– Отдай, это наша курочка снесла, – протягивала я руку.
Нет, не ваша. А если даже ваша, то в нашем сарае. Понятно тебе? – победоносно вопрошал мальчик и вертел яичком, поднося его прямо к моему лицу.
Что было делать. Драться я не умела.
Сквозь редкую покосившуюся ограду Белушка убегала в вольный мир. Гордую и упрямую в курятник её было не загнать. Возмущённо кудахча, она поднимала шум, и со всей округи неслась оскорблённая солидарность: – ко-ко-ко, га-га-га, кря-кря-кря. К птичьему гомону присоединялся протестующий лай собак. Голосящий на разные лады бунт, я пережидала, зажмурив глаза и закрыв ладонями уши.
Взрослые же, на удивление, ничего не слышали. Я оставалась одна против Белушки непоседы и вреднейшего на свете мальчика.
– В атакууу! Пли! За Родину! Бей фашистов! – свирепо неслось навстречу. Фашистом была я. В сарафанчике, в сандаликах, с двумя косичками.
– Ты убита! Падай, дурочка! – надставив кривую палку-автомат в моё плечо, командовал мальчик. Он сдвигал чёрные, густые брови и ковырял меня сердитым взглядом.
Неужели в сентябре я с ним пойду в первый класс и буду сидеть за одной партой с таким жадным, нечестным и … совсем нехорошим?
– Ни за что, – мысленно сопротивлялась я воле родителей, – ну, какой из него защитник и друг? Ну и что, что он сын хороших соседей? Какие странные взрослые.
Он продолжал меня расстреливать то из-за угла, то устрашающе бросаясь навстречу, то лёжа за бочкой с приготовленными «гранатами» в виде кульков с песком и, наверно, ждал, когда я заплачу и сдамся в плен, непременно подняв руки. Пленённой быть или убитой мне не хотелось. Совсем.
Заплакала я, когда гоняясь за Белушкой, упала. А он как назло оказался тут как тут. Обняв ногу, я сидела на земле и, нагнувшись, обдувала жирную ссадину на колене. Не хотела я плакать при мальчишке, но слёзы потекли сами. Он долго притворно смеялся, приговаривая: так тебе и надо.
Замолчал он неожиданно, будто споткнулся, нарушая привычный ритм, и я невольно подняла голову. Его взгляд то и дело уплывал в сторону от несчастной моей фигуры, лишь бы не видеть страдальческое лицо и колено.
Мальчик потоптался, присел на корточки, протянул руку, тут же отвёл, поправил косичку, которую обычно любил дёрнуть и бегом бросился домой.
Вернувшись, он бережно вложил мне в руку яичко. Оно было тёплое, бледно-розовое, с прилипшими белыми пушинками. Хрупкой прелестью оно покачивалось на ладони, и никак не воспринималось обычным съедобным продуктом.