Однажды он вышел из себя – мама уговаривала его не ехать пьяным в сельмаг – и на наших глазах отвесил ей пощёчину. Бледнея, мама отступила в сени, я схватилась за кочергу, а Ирка заголосила, как дура: «Папочка, не надо!» Светлов очухался и молча ушёл в сарай, где проторчал несколько часов, изображая, видимо, раскаяние.
Мама устроилась перед телевизором. Я подсела к ней, намереваясь поговорить, но мама жестом дала понять, чтобы я оставила её в покое.
Я поднялась наверх. Ирка лежала на своей кровати лицом к стене.
– Теперь ты понимаешь?
– Тебе лишь бы позлорадствовать, – голос Ирки звучал влажно и глухо.
– Не пори чушь. Неужели ты не видишь? С ним… с папой… не всё в порядке.
– Мама тоже хороша! Зачем лезет под горячую руку?
– Ира, ты что, считаешь, что он прав?
– Конечно, нет! Но я имею в виду, что мама могла быть и поосторожнее. Не лезть на рожон.
– Я не лезла на рожон, это он полез ко мне в трусы, – не выдержала я и тут же пожалела о сказанном.
Ирка не поймёт. Рано ей. Расстроится. Это наше с мамой дело. Мы решим, как поступить…
– Я тебе не верю.
– Что?
– Ты врешь! – заверещала Ирка. – Нужна ты ему!
Заткнув пальцами уши, я скатилась по лестнице и выскочила из дома. В пуне было тепло и успокаивающе пахло коровой. Я плюхнулась в сено и дала волю слезам.
– Если мы хотим, чтобы девочки получили нормальное образование, нам нужно переезжать в город. Мы не можем вечно держать их взаперти, – мама выдавила улыбку.
– А так ли нужно образование? Ты вот, например, его используешь, когда коровье дерьмо убираешь?
Светлов швырнул ложку в тарелку. На дне оставался бульон, и жирные брызги попали на живот, обтянутый белой рубахой.
Лицо мамы окаменело. Она встала, собрала тарелки и понесла их в кухню. Дзынь! Дзынь! Казалось, мама нарочно кидает приборы с высоты в металлический таз.
– Прекрати! – закричал Светлов и ринулся в кухню, но, споткнувшись о порог, едва не упал плашмя. – Идиотка!
– Мы уедем, хочешь ты этого или нет, – спокойно проговорила мама за занавеской, – напоминаю, этот дом – мой. И по документам, и по факту. Ты перестроил свою халупу на деньги от продажи моей квартиры!
– Сука-а!
Он бросился не к маме (на всякий случай я схватила нож), а во двор.
– Сука-а!
Зимой в «Скороходе» можно было орать, сколько угодно – всё равно вокруг на целые километры ни одной живой души. Ирка встала из-за стола и демонстративно ушла наверх. Я собрала оставшуюся посуду и понесла мыть.
Утром следующего дня мама появилась в дверях кухни, пошатываясь. Под глазом наливался синяк, в уголке рта запеклась кровь.
– Тварь, – прошипела я.