Улыбка погасла. Мамино лицо превратилось в маску скорби, но я – только я! – успела заметить, как на секунду, одну крошечную секунду, промелькнуло странное выражение… удовлетворения? А потом из глаз покатились слёзы.
– Поехали опознавать, Ксюша, – сказал участковый.
Он снял с крючка ватник и набросил маме на плечи:
– Застегнись, там мороз.
Я ринулась подавать ей валенки. Под ними остались влажные следы, но в суете и полумраке сеней их никто не заметил. И снова на мамином лице мелькнула тень. Она посмотрела на меня… с благодарностью?
– Я скоро, – и клюнула меня в ухо холодными губами.
Я допила остывший чай, машинально ополоснула кружку и поднялась наверх. Ирка умиротворенно сопела, и я не стала её будить.
Светлов в карьере. В песчаном карьере.
Фонарь над крыльцом очерчивал желтый круг на заснеженном дворе. В окно была видна баня, огород, высокий забор, а за ним – непроглядная тьма, в которой прятался зубчатый лес.
Гибель Светлова признали несчастным случаем. Весной мама выгодно продала наше хозяйство, и к началу нового учебного года мы вернулись в Петербург. Ирка привыкла к большому городу куда быстрей меня, завела подруг, записалась на танцы. Я предпочитала сидеть дома или в библиотеке. Мама снова стала учительницей. С зимы она почти не изменилась, только чуть поправилась.
В шестнадцать лет я легко поступила в Институт культуры, Ирка после девятого класса устроилась в колледж, где проучилась всего год, потом уехала в Москву и вышла замуж.
Я продолжала жить с мамой. Шло время, и иногда мне казалось, что вместе нас удерживает тайна той ночи. Со временем это чувство стало меня тяготить.
Найти себе жильё и переехать я никак не решалась, всё время откладывала эту минуту – до окончания университета, до последнего курса аспирантуры, до защиты диссертации… Мне казалось, что мама нуждается во мне больше, чем я – в ней.
Однажды вечером она, подняв голову от тарелки, бросила на меня задумчивый взгляд и сказала:
– Знаешь, мне кажется, мы можем разменять нашу квартиру.
В ночь накануне моего тридцатого дня рождения без предупреждения прилетела сестра:
– Решила, что нельзя бросать тебя одну на этом рубеже!
Мы рассмеялись. Я достала из холодильника початую бутылку красного полусухого, но Ирка замахала руками:
– Мне теперь нельзя, – и, когда я бросилась ее обнимать, добавила, – хотела красиво тебе объявить, а ты весь сюрприз испортила.
Мы проговорили до пяти утра, пока я не спохватилась:
– Тебе надо отдыхать!
– Погоди, – лицо Ирки стало серьёзным. – Я ведь всё думаю об этом.
– О чём? – я притворилась, что не понимаю.