Какой я ? – спросил он и повернул фонарь на себя – ничего не вижу. Свет слепит. Нужно отойти. – Он поставил фонарь, отошел, но свет погас. – Я не вижу себя, но ты можешь сказать, какой я. – И я сказала.
Странно, почему человек не может осветить собой всю Вселенную. Даже солнцу нужна луна, чтоб отодвинуть мрак. У человека два глаза, два уха, но есть незащищенная спина, и он должен иногда спать – мир пропадет.
Знаешь, сказал он однажды, здесь все так знакомо. Мир велик, а жизнь дается один раз. Ты не должна грустить, смотри, мир огромен.
Он ушел. Ему нужно смотреть вперед. В пути он не может оглядываться.
Я светила ему вслед, долго. А когда пришла весна, подняла глаза. Там, наверху, висела желтая половинка потерянного круга, сиротливо бродили звезды, а зарницы, предвещая, ничего не рождали.
Так не должно быть, думала я, это же мой свет, мой. И я хочу видеть и слышать как раньше. Но зрачок-конус не поддавался расщеплению. Глядя вслед ушедшему, пропадали люди, исчезали звуки и краски, все слипалось в кучу немыслимой какофонии. Углы отвоевывали пространство, время ускользало из рук.
Боже, Боже, ты нес меня на руках, я знаю, ибо шла, не видя своих следов.
Осталась только кровать, металлические шарики. Без возраста и назначения. Они круглые, и когда я проводила по ним рукой, мир собирался, и я плакала, и дождь смывал пыль, и можно было дышать.
Я Земля, я почва, я гумус, и летчикам можно летать, а странникам идти.
Нет, я хотела разделить свет, я металась в поисках компромисса, но путник терялся, и тьма смыкалась за его спиной.
Руки устали, и мне позволили взять колесо. Это недорого, и оживляет действие, и что-то все время происходит, потому что что-то же должно происходить.
Я привязала фонарь к колесу. Стало ещё холодней, но руки можно было спрятать, можно сжаться и беречь тепло, а свет будет освещать наперебор, и не нужно выбирать: спина путника, дверь, кусочек неба, люди, почва. Я знаю, они есть, я их вижу, я дышу в такт: вот путник, вот небо, вот люди, вот почва, но сомневаюсь, когда они скрываются, и уже не знаю, можно ли встать на эту почву, можно ли окликнуть этих людей, можно ли уйти в это небо, и очень холодно. И этот скрип, рвущегося полотна, расчленяемой цельности. И нельзя потушить огонь, там путник, он должен идти. Пока есть скрип, есть цельность, и он напоминает об этом.
Были письма. Они выхватывали из темноты берег с валунами. Если положить голову на эти камни, можно услышать шум моря. Дом с подсолнухами, скамейка во дворе – пятна света – моя роза ветров. Слева – берег, справа – дом, за домом – скамейка. Этот путь я мысленно прохожу снова и снова, это вехи, по которым путник вернется домой.