Баба пусто и недоуменно посмотрела ему в глаза, а в страшных зрачках которых отражались всполохи пламени. Заелозила призывно могучими бедрами, привычно подчиняясь, своему потаенному, низкому, улыбнулась толстыми губами, покорилась, готовясь исполнить извечный танец жизни.
– Нет! Нет! – выкарабкивался из бабы, как из вязкой каши, Сергей, но ведьмины руки лишь сильнее опутывали паутиной.
И тут он вдруг понял, что так и должно было быть, его судьба – утонуть и раствориться в этом пористом студне.
Сергей затух, сдался и обмяк, отрешенно и почти с горькой радостью чувствуя неминуемую гибель. Ощутил, как растворяется кожа, сливаясь с бабьей, мышцы размягчаются, как он и баба превращаются в это их общее, в единое желеобразное, мерзкое.
И вдруг небытие, уже празднуя триумф, на миг отвлеклось. Сергей, собрав остатки духа и воли, резко выдохнул и выдернулся из когтистых лап. Он смог, смог!
Веки разжались, глаза резанули робкие лучи рассвета. Сергей вздохнул полной грудью, радуясь, что влажная тяжесть растаяла, а наваждение постепенно, нехотя развеивается в утреннем свете, ослабляя свою смертельную хватку.
* * *
Молодой мужчина, лежащий на широком подиуме, застеленном пестрым персидским ковром, судорожно задышал. Бледное его лицо начало розоветь с каждым вздохом. Сергей устремился сквозь остатки сна наверх, к жизни, к привычному материальному миру. Дышал жадно, ощущая почти на вкус дурманящий воздух прохладного утра. Не веря собственному счастью, пошевелил рукой, с наслаждением осознал: жив.
Потянулся, сел, недоуменно, спросонья всматриваясь в полутемноту задымленного помещения. Сладковатый пьянящий запах ударил в ноздри, пытаясь снова увлечь в пучину кошмаров, но Сергей, стряхнув с себя остатки сна, собрал всю волю в кулак.
– Господина. ГОСПОДИНА! – писклявый голос дедушки Лю окончательно привел в чувство. Сергей расправил плечи, с наслаждением возвращаясь в свое крепкое, тренированное тело.
Вспомнил свой образ: высокий, русоволосый, с пронзительными стальными глазами, шрам от ожога с левого края лба.
– Господина, не надо куриться, – старик-китаец склонился в учтивом поклоне, словно покорно ожидая удара палкой по торчащим острым лопаткам. – Господина находить смерть. Старому Лю ни к чему неприятности. Опий плохо. Китайца – хорошо, русский опий не надо. Помрет. По-о-о-мрет!
Сергей согласно кивнул, почти с ненавистью посмотрев на остывшую, странной формы трубку, длинным чубуком уткнувшуюся в снятую обувку. Отбросил трубку в угол выстеленного коврами помещения, начал натягивать сапог. Но накатившая эйфория от радости бытия не отпускала. Скрыв эмоции, окинул сухую фигурку китайца.