Дедушка Лю засуетился, подавая Сергею кепку-восьмиклинку и серый шерстяной пиджак.
– Э-э-э-э! Молодой, красивый, Сирегей! Зачем помирать? Рано помирать, – щебетал по-птичьи китаец, выталкивая рослого парня через низенький дверной проем в один из захламленных дворов Невского проспекта.
* * *
Осенью четырнадцатого года в моду неожиданно вошли бороды. Казалось бы, давно забытые. Носили их до сей поры лишь извозчики да старики из высшего чиновничьего сословия: вот они – маячат в каждой ресторации, оккупируя благородные собрания и выплескиваясь на проспекты.
В погоне за модным помешательством каждый сопляк пытался отрастить густую растительность на лице. Рынок среагировал мгновенно, заведения сменили вывески с «Цирюльня перваго класса господина Жако и К» на «Брадобрейня «Иван Капитонов и сыновья».
В моде стало все русское: от уличных соленых огурцов и пирогов с зайчатиной, за которую выдавали несвежую курицу, до обтянутых шелками могучих крупов дам. По мнению портных, такая одежда должна вызывать чувства самого низменного толка: похоть, густо замешанную на показной русской народности в виде большой жопы и бесстыдно выпяченной груди. Чудесные превращения малого в большое достигалось благодаря ватным лифам, отчего природное увеличилось у светских дам в разы.
Псевдонародность, псевдорусскость сделали кич необходимым атрибутом светской жизни. Благодаря талантливым художникам абрамцевской школы материализовался в товарах целый выдуманный былинный мир. Перестали удивлять расшитые птицами Сирин косоворотки, которые резко полюбились золотой петербуржской молодежи, сапоги со скрипом. И мебель с аляповатым цветочным орнаментом в стиле «ля рюс».
Особы экзальтированные, стремясь выделиться в серо-зеленой массе рядовых патриотов, цепляли на лацканы френчей ленточки, а иногда и банты в цветах славного российского триколора.
* * *
– О, смотрите, еще один бантоносец Потемкин! Все оттуда! Сверху! Отмашка дана из канцелярии сами понимаете кого! И, знаете, Сережа, я не удивлюсь, если дело-таки закончится погромами! – выразительные, похожие на черные жемчужины, глаза франтоватого Якова Цейтлина попытались поймать взгляд делового партнера и товарища по темным гешефтам Сергея Вашкевича.
– Не бойся, Яшка. С твоими деньжищами чего бояться? Сунешь в рожу червонец, небось, отстанут, – сквозь зубы процедил Вашкевич, которому вся эта патриотическая вакханалия тоже была не по нраву.
Нутром матерого контрабандиста чуял он, что показной мишурой отвлекают от чего-то по-настоящему важного и, скорее всего, готовят народ к какому-то грандиозному шухеру. Идеи бегут поперед лошади бытия и имеют свойство воплощаться самым непредсказуемым образом. Впрочем, тут и к бабке не ходи: в воздухе уже не то что пахло, а воняло большой заварухой.