– Так это не наше дело. Главное, что платят сразу, по факту. Не бумажками, ну, вы в курсе, как я к ним отношусь, а «рыжиками», которые не гниют и не обесцениваются. Пусть Всевышний пошлет здоровья нашему императору, выпустившему для нас, умных людей, эти прекрасные золотые червончики!
– Сумма сделки?
– Сколько сможем поднять, все наше!
– И взрывчатку, я так понимаю, мы добудем в бою? – за язвительными интонациями Сергей попытался скрыть бурно закипевшие в голове мысли.
Деньги были крайне нужны, и не просто, чтобы жить – самому можно и на хлебе с водой перебиться, – надо было дать на лапу виленскому следователю, который держал Стася в Браславском каземате по делу о поджоге усадьбы Лозовских. Поджоге, к сожалению, отягощенном… Вашкевич привычно поставил мысленный блок «об этом я не думаю».
* * *
Огромные, выкованные еще при царице Екатерине, ворота не скрипели, а натужно выли. Стась подумал, что, наверное, так будут выть трубы апокалипсиса, когда отвечать придется всем. Что ж, пока приветствие тюремных врат предназначается персонально для него.
Двое хмурых надзирателей с медными свистками, болтающимися на цепочке у нагрудного кармана, позевывая, привычно извлекли из рыдвана обмякшего Стася. Задрали его закованные руки к небу, как оказалось, тоже испохабленному железной сеткой, и повлекли внутрь, во чрево человеческих мук и страданий, точно черные муравьи, тянущие гусеницу в свои подземные кладовые.
Сырые коридорчики с решетками, полумрак, лязг ключей, скрип ржавого, давно не смазанного железа – и запах: так воняет казенщина – смесь перепрелой капусты с «шлейфом» керосина и фекалий. Первые впечатления дернули по нервам, но Стась внутренне улыбнулся: испытание должно было быть «то, что надо».
Ткнули в руки скрученный серый матрас, кое-как сшитый из парусины, видимо, такими же невезучими; впихнули в низкие дверцы, и Стась оказался в хате общей камеры городской тюрьмы.
– Чего встал, товарищ? Заходи, не бойся. Тут такие же страдальцы, примем как родного, – голос принадлежал высокому худосочному юноше с подозрительным чахоточным румянцем на впалых щеках.
Стась, привыкая к свету, льющемуся из убранного двойной решеткой маленького оконца под потолком, осмотрелся: два ряда двухэтажных нар были забиты самой разношерстной публикой. Мужики сидели, лежали, стояли, брились, пили чай за стоящим посреди этого Вавилона столом. Кто-то вперился взглядом в новоприбывшего, кто-то демонстративно его не замечал.
Стась инстинктивно почувствовал, что от первых его поступков и слов будет зависеть очень многое. Решил, что будет вести себя так, как всегда. Корчить из себя что-то в толпе озлобленных долгим бездельем и несвободой людей было бы глупо и, пожалуй, опасно.