просто замолчала. обошёл комнату. вернулся к столу. открывалка сверкала на солнце возле недоеденной банки рыбных консервов. коротковата будет. но ничего. Она продолжала говорить, глядя вываливающимися глазами, как я безмятежно беру открывалку в руку, как я заношу руку за спину, она не могла остановиться, хотя уже всё поняла….
Тут в дверь начали стучать.
Это был Маратка. О, как эта дверь распахнулась! Прямо в свободу. Сразу за порогом бился тайфун бескрайней свободы. Я молча вытолкнул Тиану из комнаты, запер дверь, и мы с Маратом мигом оказались на улице.
Да, Марат спас нас тогда. Потому что даже не в этой запертости был ужас, не в том что я убил бы её. Самым жутким было ощущение, что, кроме нас с ней, в комнате был кто-то ещё.
Кто-то, кто хотел сожрать и её, и меня. Угольно-черная тень — как косой парус за нашими спинами.
Он виден, когда я смотрю в ту комнату извне. В минуту откровенности Тиана сказала мне, что идет по жизни, как пьяница вдоль забора — от штакетины к штакетине. Она шла от человека к человеку, вцепляясь изо всех своих сил.
Я ей благодарен. За то что я разлюбил жалость. Мне не жаль себя. Я бы её убил. По-моему, это лучшее, что я для неё сделал. Я был первым, кто остановил ненадолго её в этой мутно-серой жалости. Она впервые ощутила, что за это могут и убить.
Я бы её убил ещё и ещё, если бы этого было мало.
Я был похож на неё. Мне было безумно себя жаль. Даже мои попытки гарантированного суицида не могли меня вылечить от жалости.
После неё я стал более умерен в этом:-) Благодаря Тиане я понял, наконец, ЧТО я хотел убить в себе, — вот эту вот жалость, блятть! Но для этого оказалось необязательным убивать всего себя, хе-хе! Я хохотал ей в лицо, когда она заявилась через пару месяцев. Чтобы возобновить «отношения»:-). В лучшем своём тёмно-синем бархатном платье, с полагавшимися к нему несколькими годами экономии её родителей-пенсионеров. В виде мелкого золота в ушах и на пальце. Она, как всегда, начала с чего? С того, что не может без меня жить и покончит с собой. Если я не дам пососать мой хуй.
Я начал ржать, как подорванный. И тут, наконец, до неё дошло! НАКОНЕЦ она оскорбилась настолько, чтобы понять — я действительно не люблю её!
Ха-ха-ха! Она, наконец, допустила, что её могут не любить. ПРЕДСТАВЛЯЕТЕ?!! А до этого что-то в ней было непоколебимо уверено в обратном. И она, очевидно, представляла себе, что позволяет мне любить её. И чтобы приободрить меня, попытается в очередной раз покончить собой.
Хохо-хохохох! Она была регулярной пациенткой психушки. С залётами по полгода, а то и по году. Бесконечные академические отпуски однажды выпустили её. Было очередное возвращение этой звезды факультета. Беспесды, — по общему мнению профессоров, она была одной из самых талантливых студенок чуть ли не за всё время существования университета. Правда, я не имел ни малейшего понятия о том, кто она такая. Был первый в моей жизни период недолгого покоя. Мне не верилось, что я могу так себя чувствовать — неосвежёванным.