Квартира бабушки Жени была обставлена старой дореволюционной мебелью. Очень красивой, но вычурной. Она была Жене не по душе. Почему при старом режиме состоятельные люди обязаны были заставить каждый сантиметр своего жилища? Захламляли разум все эти буржуазные картинки, салфеточки, покрывальца… Они поглощали взор как дурная литература поглощает мозг и не дает ему пробиться ввысь.
Но, когда они начали сжигать и продавать мебель, ее предубеждение сменилось упадком.
Женя неуверенным шагом, потому что в голове все путалось, хотелось только прилечь, подошла к девочке, безжизненно раскинувшейся на лестнице. Поза ее была страшна своей окаменелостью. Словно уродливая статуя. Статуи ведь наделены обаянием живых. Женя тупо смотрела на рваные носочки девочки, видные от того, что кто-то почему-то снял с нее валенки. На поношенные колготочки, на бережно закутанную в пуховый платок головку, на крошечные аккуратные пальчики… а в душе ее разрасталась такая ненависть, такая обида… давно Женя не испытывала подобного внутри себя, эмоции разрывали ее человеческую оболочку, превращали в кого-то другого. Женя думала, за что им все это. Ее народу, который не дошел до того, чтобы делать сумки из человеческой кожи. В основе оведения врага лежало, конечно, убеждение в собственной избранности, но за что это им? Ей, ее семье, соседям, знакомым и незнакомым… Как они стали важны теперь для нее, а раньше воспринимались как что-то должное… Прошлые годы в притушенном страхе, ее собственный надлом казались теперь не такими страшными. Просто потому, что были их проблемами изнутри, решаемыми проблемами. Теперешние же обстоятельства нельзя было развести руками. Несчастный русский народ, народ беспредельной духовной честности даже сквозь чувство безысходности и безалаберности, которым они позволяли разрастись. Но теперь безвыходность осталась в сказках прошлого. Напротив, надежда мерцала, питая сердце, обливающееся так часто ледяной кровью.
Черство Женя проходила сквозь трупы, реагируя только, если кого-то можно было еще спасти, оттащить, всунуть в рот крошку. Но эта девочка… Что-то воздушное, совсем маленькое, то, что должно было вырасти и черпать жизнь, которая у следующего поколения, конечно, будет лучше… И теперь это застывшее уродство, в котором не было гармонии жизни. Да и мать в ней выла.