Он продолжал: «Уединение и близость с людьми существуют исключительно в виде функции одного к другому; разъединить их, не впадая в романтическую абстракцию, невозможно»438. Стендалевский Жюльен Сорель обретает подлинное, хотя и недолгое счастье с любящей провинциалкой, и это кардинально меняет его взаимоотношения с другими людьми. Он «спрашивает себя, такие ли уж они подлецы, как ему представлялось, – писал Жирар. – Лишившись желания покорять и властвовать, Жюльен прекращает и ненавидеть». Раскольников в развязке «Преступления и наказания» тоже преодолевает чувство изолированности от людей, но обретает уединение. «В руки ему попадает Евангелие; его душа обретает долгожданный покой»439.
Гёльдерлин тоже страдал от головокружительных перепадов настроения, которые Жирар описывал как характерные для трагедий Софокла. Сам Гёльдерлин сетовал: «Ах, если б я не был таким периодическим!»440 При первом упоминании о поэте в своих трудах, а именно в «Насилии и священном», Жирар придерживался теории о его сумасшествии, вызванном, по утверждениям Жирара, миметической горячкой. В психологическом пантеоне Гёльдерлина высшим божеством был его старший коллега по цеху, поэт Фридрих Шиллер; это божество следовало обожать, ему нужно было завидовать, его следовало умилостивлять, особенно оттого, что его младшего коллегу переполняли безграничные амбиции относительно своего поэтического дара. Когда божество, в которое Гёльдерлин превратил другого человека, с ним сблизилось, Гёльдерлин впал в экстаз; когда божество отдалилось, он скатился в самое беспросветное отчаяние: всеми нами «владеет царящее над нами Ничто; вы ведь ясно сознаете, что цель нашего рождения – Ничто, что мы любим Ничто, верим в Ничто, трудимся, не щадя себя, чтобы обратиться постепенно в Ничто»441.
Об этом свидетельствует раболепное письмо, которое Гёльдерлин написал Шиллеру в 1797-м, еще до своих худших невзгод: «От Вас я завишу непреоборимо; поэтому, чувствуя, сколь решающе для меня Ваше слово, я стараюсь время от времени не думать о Вас, чтобы боязнь не сопутствовала моей работе»442.
То, как Гёльдерлин в возвышенно-поэтических, мифологических и квазирелигиозных выражениях описывает перепады своего настроения, Жирар находил одновременно попыткой ввести в заблуждение и откровением: его «письма к Шиллеру ясно описывают ситуацию ученика, видящего, как образец его желания превращается в преграду и соперника»443.
В 1807 году Гёльдерлин, наконец, затворился в башне. Родные отказывались его навещать и бесстыдно ссорились из-за его наследства. Бывшие друзья, в том числе Шиллер, когда-то оплативший издание раннего эпистолярного романа Гёльдерлина «Гиперион», о нем позабыли. В 1843 году преданное ему добросердечное семейство Циммер проводило Гёльдерлина в последний путь. Ницше, сознававший значение Гёльдерлина, сетовал, что спустя почти двадцать лет после кончины тот остается в германских землях малоизвестен.