Филоноя заплакала. Отец говорил сухо, с отменным равнодушием, но воображению не прикажешь. Царевна ясно видела, как это происходит: нож, удавка, бунт.
– У меня нет сыновей, – продолжал Иобат. Тени бродили вокруг царя, словно наемные убийцы, но приблизиться опасались. – Только дочери. Старшая могла бы принять трон вне зависимости от того, кто станет ее мужем. Принять трон, укрепить власть, подавить мятеж, расправиться со злоумышленниками. Я говорю о Сфенебее. Поздно, она сидит в Аргосе. Остальные дочери, включая тебя, Филоноя, на такое не способны. О чем это говорит?
– О чем, отец?
Вопрос был пустой формальностью. Филоноя знала, к чему клонит царь.
– Твои сестры замужем. Я не оставлю трон их мужьям. Почему? Они не усидят и месяца. Но этот юноша… «Я убью Химеру, – сказал он мне, – потому что я должен это сделать. Твой приказ ни при чем, я сам этого хочу.» Ты понимаешь? Мой приказ ни при чем. Я послал его на смерть, он знал это, но пошел, потому что сам так хотел. Допускаю, что у его отваги имелось не слишком красивое объяснение – великан за спиной, покровительство богов. Но это вряд ли.
– Почему, отец?
– Я слышал, боги избегают столкновений с Химерой. Она жжет их храмы, но олимпийцы делают вид, что ничего не произошло. Гордые олимпийцы, гневные олимпийцы, ревнивые и мстительные. Если так, Беллерофонт должен понимать, что великан может его не спасти. Сгорят оба: смертный и бессмертный. «Я должен это сделать. Твой приказ ни при чем, я сам этого хочу.» Разве это не царская речь?
– К чему ты клонишь, отец?
Иобат вернулся на трон.
– Раньше я был уверен, что он не вернется, – задумчиво произнес царь, барабаня пальцами по подлокотнику. – Сейчас моя уверенность поколебалась. Если он вернется, если Химера будет убита им…
Он наклонился вперед:
– Ты выйдешь за него замуж, Филоноя. И горе мятежникам, восставшим против Беллерофонта, Убийцы Зла[17]. Полагаю, великан нам тоже пригодится. Ты же хочешь жить долго и счастливо, не так ли?