– Студенты! – сплюнул извозчик, оборачиваясь.
Я сосредоточилась. Слова казались набором звуков, и смысл их ускользал от меня.
– Не проедем, барышня, – пояснил он мне, и я прислушалась, старательно отделяя уличный шум от звона в своей голове.
Впереди, со стороны Гостиного двора, раздавался свист и слаженные крики.
Я откашлялась и, положив ладонь на каменную голову призрачного льва, напрягая осипшее горло, приказала:
– Тогда ... на Офицерскую.
К спокойной уверенности Белянина, к Пете, его вечным шуткам и гусарским усам. Лишь бы не пропасть в темной норе. Одной.
Нет, я не одна. Со мной мои страхи, мои желания, мои грехи. Мраморный лев льнет к моим пальцам, требуя ласки, и черный орел в два горла кричит на обнаженном плече.
Там, на залитой чужой кровью платформе, задыхаясь от ужаса, жалости и скорби, я испытала и … облегчение.
Будто натянутая струна на давно сломанной скрипке, оборвалась чужая жизнь. И теперь, вынужденный извлекать из неё мучительные звуки, уличный музыкант смотрит на ставший ненужным смычок. Монет больше не будет, не на что станет есть, но там, глубоко в душе, загорится радостный огонек. Пытать давно мертвый инструмент больше не придется, и не придется больше пытать себя. Это она – вожделенная свобода. Горькая. Сладкая.
Мой возможный убийца мертв, а я – жива. Радость моя греховна, непростительна и черна. Я знаю, расплата за неё непременно придет. Такова цена жизни. Ничто не дается нам просто так.
Солнце палило. Холодно, жарко ли… я приставила ладонь к пылающему лбу. Звонко забили колокола собора, и я завертела головой. Да… мне … нужно в храм! Прямо сейчас! Вдохнуть запах ладана, встать на колени и, читая молитву, молить господа бога о милости для мертвых и ... прощении для живых.
– Остановите у Никольского! – приказала я.
– Ждать вас, барышня? – спросил извозчик, высаживая меня.
Я встала на ноги и, чувствуя, как качается подо мною земля, перекрестилась:
– Нет, дойду сама.
Дойду. Офицерская совсем рядом. Да и выбора нет. Мне больше нечем платить.
Я шагнула к калитке, каменный лев боднул меня головой, подгоняя, и я пошатнулась.
– Не шали, хороший мой, – хрипло сказала я.
Плечи ныли под тяжестью железной птицы, путь до ступеней храма я преодолела из последних сил. Осенив себя крестом, я шла к цели, не видя ничего вокруг. Под высокие своды, к отцу Павлу, к господу богу своему.
Я не сразу поняла, что не дает мне пройти. В голове моей продолжали гудеть колокола, а перед глазами, дыша ядом и злобой, мельтешило отвратительное черное пятно. Я моргнула, ну же, соберись, Мария! Ты почти пришла!