Я тайком рассматривала ее из-под опущенных ресниц, наблюдая, как лучи заходящего солнца из окна ложатся на одутловатое блестящее лицо. Кажется, никто и не думал включать лампы, и закатный свет падал мягко, как на старинных картинах. Сколько ей лет? Тридцать? Сорок? Пятьдесят? Похоже, она вполне годилась мне в матери, если бы у меня могла быть такая смуглая жирная мать. Я внезапно зло подумала о том, что можно увидеть, если раздеть ее. Глупая неуместная отвратительная мысль, от которой захотелось отмахнуться. Я инстинктивно отвернулась и отставила тарелку на низкий круглый столик, поставленный прямо на кровати. Шафия тут же отследила мой жест и налила в стеклянный бокал на витой серебряной ножке бледный зеленоватый напиток. В воздухе поплыл освежающий запах мяты, который хоть как-то разгонял резкую вонь сандала и приторную горечь смолы накхи, которую эти варвары жгли в своих курильницах.
Масабих тяжело поднялась, подошла к моему ложу:
— Как ты себя чувствуешь, ятараф? Тебе лучше?
Неужели, она, наконец, уйдет? Я постаралась улыбнуться и едва заметно кивнула:
— Спасибо, мне гораздо лучше, Масабих-раиса. Но я бы хотела во всем следовать указаниям почтенного Иршат-саеда.
Толстуха поджала скульптурные губы, но, судя по всему, была очень довольна моим ответом. Кивнула:
— Нимат альжана, ятараф. Как благословенно видеть благоразумие. Как редко оно встречается среди иноверок.
Я лишь приторно улыбнулась, выдавливая эту гримасу, как плотный крем из тюбика. Глупо надеяться на помощь толстухи, но она не должна ждать от меня возражений. Только так можно хоть немного ослабить ее бдительность. Пока у меня есть три дня, а там… Но даже эти три дня здесь нужно умудриться прожить и не сойти с ума. Я отчаянно надеялась, что аль-Зарах прислушивается к своему лекарю. Что у меня есть эти три дня.
— Шафия–кхадим останется с тобой, чтобы исполнять все твои желания.
Я кивнула:
— Благодарю за заботу, Масабих-раиса.
Когда стало темнеть, Шафия приволокла высокую железную жаровню на витых ножках, и принялась зажигать толстые свечи в огромных канделябрах. Я не верила своим глазам: выходит, все правда. И в без того душной комнате поплыл запах дыма, нагретого воска. Я поднялась с кровати и подошла к забранному частой узорной решеткой окну, чтобы глотнуть свежего воздуха:
— Зачем ты зажигаешь свечи?
Она повернулась, но, кажется, не понимала, что ответить:
— Как, зачем? Ночь.
— Здесь что, нет даже электричества? Стационарного освещения? Блуждающих ламп?
Шафия отвернулась и продолжила невозмутимо зажигать древние коптильни: