Эдвард бегло оглядел комнату – и приподнял бровь. Обернулся к следовавшему за ним Томасу.
– Томас, честно скажу, такого я не ожидал. Это похоже на экспозицию сцены какого-нибудь глупого и мерзкого сериальчика про следователя, который гоняется за маньяком, да никак его поймать не может, хотя тот ему в своих убийствах оставляет туповатые шифрованные послания. С другой стороны, это настолько пошло, что даже чем-то очаровывает.
Говорил Эдвард быстро – но с богатой интонацией; тоном категоричным и не терпящим возражений – утверждающим истины с высокого насеста. Обычно он вещал с нотками раздражения – но сейчас, из-за приподнятого настроения, желчь обернулась насмешкой.
Эдвард не стал отчитывать Томаса за прерванную беседу с Наташей. Она все равно ни черта не понимала – сколько ей не объясняй. А вот известие об уникальной взрослой сфере заинтересовало Эдварда куда сильнее просвещения девицы. Вдобавок его развеселила окровавленная физиономия Томаса.
– Ну, простите, что пошло… Как получилось. – Томас почесал плечо.
– Ты не понял, балда, мне же нравится – я тебя в кой-то веки хвалю! Штампы тем хороши, что создают норму, с которой можно играть и которую можно разрушать. Если бы я попытался создать похожую сцену, то у меня бы, пожалуй, не вышло так хорошо, как у тебя – нечаянно. Возможно, у тебя природный талант – я об этом, – который никто не замечал и даже не пробовал раскрыть.
// В айсе не раскрывают таланты.
– О чем это вы, герр Эдвард? – нахмурился Томас.
Эдвард подошел к Турановым и соорудил ладонями фигуру-рамку, которую порой делают операторы и фотографы, когда ищут наилучший кадр.
Во время разговора он активно помогал себе руками – это покоряло окружающих, приковывало к нему внимание. В Эдварде чувствовались харизма, целеустремленность, интеллигентность и высокий класс.
– Посмотри, какая композиция и смысловая насыщенность, – сказал он. – Трое здесь – это пирамида людей: мужчина, женщина и ребенок. Это вертикаль возраста и желаний – и при этом жертва большему. Их объединила смерть и обозначила их жизни как несущественные при создании нового и практически вечного. Это ведь верно: жалкие древние египтяне ценны лишь постольку, поскольку пожертвовали своими жизнями при строительстве пирамид, которые дошли до нас и восхищают по сей день. Китайская стена – из этой же прозы. Впрочем, я сторонник более индивидуального подхода, ты знаешь, я не люблю, когда личность размазывают, и она исчезает бесследно – а у тебя именно это и происходит, мне не нравится. Безличная слава – это не по мне.