Я страстно завидую тем, кто живьём хромает по этой жизни. Кто-то готовит пиво к чемпионату мира по футболу, кто-то с удовольствием пересчитывает небольшую прибыль с дневной выручки, кто-то предвкушает визит к проститутке или ночь в казино... Какие там ещё бывают радости в жизни? Посидеть с друзьями? Расписать пульку? Но друзей у меня нет. Азарт я потерял и поэтому не смотрю ни футбол, ни хоккей, и больше ни во что сам не играю. Проститутками я тоже перебродил-переболел, в прямом и в переносном смысле. Одно время считал их хорошими девчонками, честно берущими деньги, и не корчащими из себя порядочных, которые исподволь умело и постоянно вымогают то одно, то другое, в том числе и законный брак. Но Евин корень силён настолько, что где-то под панцирем, под заскорузлой, задубелой шкурой даже самой прожжённой мамки всегда жива идиллическая картинка семейного очага и достатка, прямо-таки как клочок газона в сердце у англичанина. Так что корысть проститутки ничем не отличается от корысти благополучной добропорядочной дамы, и когда начинаешь это понимать, становится скучно. Наверное, поэтому я не завожу романов с благополучными дамами. С неблагополучными тоже. Ни с какими. Но дело не только в этом. У меня есть жена, и я ее никогда не предам.
Перечитал и поразился: как мало, оказывается, радостей в жизни... Пиво, футбол, пулька с друзьями, бабы, казино... Ах, ну да, ну да, конечно же... Как же без этого... Книги, путешествия, паркур-альпинизм-дайвинг, хобби, семья-дети-родители... Как-то я взялся читать запоем, но быстро понял, что сам я давно древнее любой из книг, они больше не скажут мне ничего нового. Я – ходячий Екклезиаст: всё старо, всё уже было, и дай мне бог не дожить до того времени, когда в мир войдут какие-нибудь новые истины. Путешествовать надо налегке и свободным, а свобода – это химера. Паркура и прочей хрени я хлебнул отнюдь не в спортивном режиме: пока раскручивался, поимел массу пренеприятнейшего опыта, так что в эти игрушки вряд ли меня когда-нибудь потянет поиграть.
Хобби...
Вторая жизнь
Я с детства любил дерево, понимал его, видел его. Из любой завалящей дощечки я мог смастерить вёрткий быстроходный кораблик для весенних каникульных регат, и ему не было равных. Птицы всегда селились в мои скворечники и никогда не боялись моих кормушек. Под диваном у меня был целый склад разнокалиберных разномастных деревяшек, но я помнил каждую, и для каждой уже что-то было придумано, и не было счастливей часов, когда я, вооружившись нехитрыми инструментами, строгал, пилил, приколачивал, шкурил, покрывал морилкой, лаком или краской, а потом иногда старил... Даже уже учась в институте, я находил время, чтобы что-то соорудить.