Аминтор зазвонил в колокольчик, призывая всех ко вниманию.
В зал в парадном красном гиматии вошёл Филипп, его сопровождал отец Алеся, Пармений, и разодетый Павка. Козлобородые тут же начали переговариваться, как бабы обсуждая, кто во что одет, как идёт, на кого кто смотрит, сочиняя одним им понятные внутренние хитросплетения у эгейцев.
Мужчины шли важно, на показ красуясь тканями. Расселись перед атинянами не столько как хозяева места подписания договора, сколько как удачливые купцы, к которым наконец прибыл уже нежданный полный караван пряностей, радостные, счастливые, надменные в своём богатстве. Алесь с трудом подавил улыбку, глядя на весь этот театр с родителями в главных ролях.
Филипп, сев, небрежно откинул гиматий, так что стал виден дорогой расшитый золотом пояс, стягивающий нижний хитон. Этот пояс он одолжил у Алеся перед данным мероприятием. Воробушек юноше сама вышила его ко дню рождения, делая на вырост, чтобы и став взрослым, возмужав и заматерев, её возлюбленный мог бы носить, помня её, свою первую, пусть детскую любовь. Только из-за этого пояс, отобранный у юного эфеба, сошёлся на талии Филиппа. Больной глаз басилевса был прикрыт атласной лентой, чтобы случайно не выдать его волнение при переговорах. Филипп отобрал у брата колокольчик и сам зазвонил, призывая к тишине.
— Арх! Гхыры хыровы! — заорал он. Атиняне от неожиданности притихли, пирейцы со знанием дела заулыбались.
Гегелох, облачённый во всё чёрное, сидящий рядом с Павкой, хмыкнул. Даже Алесю, стоящему на своём посту, это было слышно. Но долгожданная тишина наступила.
— Начинаем, — Филипп окинул делегацию козлобородых властным взглядом — Что у вас есть мне сказать?
Коверкая язык, со слащавой улыбкой поинтересовался он.
Поднялся один из пирейцев, по выправке видно, что из воинов, возможно, и полководец.
Это был глава атинского посольства, служивший секретарём при народном собрании Атин. Он возглавлял всю эту миссию. Говорил он долго и вразумительно, сидящий недалеко от него, один из козлобородых несколько раз пытался его перебить, но пока его одёргивали, хотя по атинянам видно было, что долго не удержат. Только время тянут.
У Алеся было на душе очень не спокойно, из головы табун не шёл, всю душу выворачивал. Вот вместо того, чтобы рвануть и разобраться с ситуацией с конями, тупо и уныло приходится нести пост при приехавших атинянах. Всё это посольство было совсем для него не к месту, стоит, а ноги уже вперёд бегут.
Долго атиняне удерживать рвущегося оратора не смогли, и козлобородый, до того бесцеремонно перебивавший главу посольства, начал картаво орать с места, потом вскочил, стал обвинять эгейцев в хитрости и вероломстве, в попытке давить свободные полисы, и причитать, что им несчастным приходится уступать силе. Он говорил то нормально, приводя понятные только ему надуманные доводы, то срывался на крик и начинал брызгать слюной. Демагог гхыров. Один атинянин подавился, пирейцы схватились за голову. Лучше надо было своего оратора держать.