– Просто я думал, что все будет по-другому. А вышло как-то не очень. Прости, Виталз, получается, я просрал твою пятихатку. Хочешь, возьми что-нибудь из моего. Я тебе что хочешь отдам.
Виталз махнул рукой.
– Да ладно, Башка. Ну у тебя же будет день рождения? Тебе что-нибудь подарят. Может быть, деньги. Тогда и отдашь. Ты лучше скажи, как тебе это?
Виталз приблизился к нему вплотную и, почти на ухо, гордо прочел с листа:
футбик, кастрик и велик
фиговые граффити
фантики «турбо», галоша, бензин, земснаряды, карбид
банки, бутылки, стройки леса, шалаши
драки, курить невзатяг, чужие сады-огороды,
фишки, стрелялки, потыкали палочкой труп, дискачи
в морг посмотреть че лежит у открытого летом окна
парень в халате там дамочку шьет,
шов от груди до пупка
Виталз закончил и тяжело выдохнул:
– Думаешь, так норм? Есть между словами смысл?
Башка неопределенно кивнул.
– Я бы сказал, что есть. А это вообще о чем?
Виталз сделал очень важное лицо.
– Ну, это про нас. И про то, что жизнь такова, какова она есть. И больше никакова.
– А, ну тогда норм.
– Качает?
– Грамотно качает, Виталь.
– Я придумал насчет пятихатки, Башка. Когда пойдешь драться с Жекой, просто бей ему в нос, и из головы будут лететь монеты, как в «Супербратьях Марио». Там не то что пятьсот, там и тысячу выбить можно.
А и сел же Башка, призадумался: то не выслуга мне молодецкая, не честь-хвала пацанская, должен Жеку найти я и кровь пролить, а то век мне ходить закручиненным. Закручиненным, засифаченным, запечаленным, опозоренным, точно проклятым.
И искал Башка супротивника, и поплелся во далече, во дворы чужия, многопалатныя, подъезжал он к заставам великим да завидал, где во поле дом стоит, а на стенах то де писано червоной краскою со угрозою: «кто сюда придет, дак живому не быть», да звезда в кругу пятиконечная. И ударил во двери железные, от гуталина иже еси очищенные, от срамного уда отмытые, молвил Башка таковы слова: «Отопри-ка врата широкие, Жека-молодец, выходи во двор со мной битися-дратися, силушкой потягатися». – «Ты ли с дубу рухнул, дурило сказочный? – отвечал ему Жека-молодец. – Опущал ты чару в полтора ведра, аль Ярило-бог так взогрел тебя? Отправляйся себе восвоясики». Говорил тут млад: «Прискакал сотворить я отмщение, и не сдвинусь, покуда мы не пободаемся за обидушку». Стал пенять Жека: «Коли так, коль не хочешь сдриснути, то стой-постой, не попорхивай, молоды глуздырь не полетывай, на качелях иль трубах жди, так дойду к тебе».
И садился Башка на дубову скамью, у качелей, как было условлено. Ни души возле труб, только голуби сизые все милуются. Долго, коротко ль, и увидел Жеку Башка, приближается он вразвалочку. Встал Башка, мало время позамешкавши да не дав противнику слова вымолвить, замахнулся Башка на молодца удалого да ударил прямо во колокол. Чпырц-пыпырц – сомутились у Жеки очи ясные, разгорело да ретиво сердцо, закипела кровяка горючая, расходилися его дак могучи плеча. А Башка не теряет времени да хватает выю великую, жмет да тянет к земле сырой, пока кровь бурлит в голове его, пока страх чресла не заледенил, да шибнет его во ковыль-траву.