Уже через считаные минуты Лео закрывает глаза и начинает дышать спокойнее.
Он весь мокрый. Пот без запаха, но липкий на ощупь. Я не нахожу в ванной маленькое полотенце, но мне удаётся отыскать его в нижнем выдвижном ящике на кухне. Тут же (сама при этом как зомби) смачиваю его тёплой водой, затем, подумав, набираю воду той же температуры в первый найденный пластиковый контейнер, показавшийся достаточно глубоким, и иду к Лео. Смачиваю и обтираю вначале его лоб, потом щёки, за ними шею. Его футболка в районе горловины, подмышками и посередине груди насквозь мокрая, но даже если бы я решилась снять её с настолько замкнутого в своих границах парня, как Лео, мне бы элементарно это не удалось. Но насмотревшись на него во время боли, я боюсь даже шелохнуть его руку, не говоря уже о большем. Поэтому вытираю то, что снаружи – руки, живот и грудь – куда достаю.
Даже сейчас я не в состоянии объяснить собственные действия в ту ночь, но помню только, что всё это было мне необходимо на каком-то клеточном, базовом уровне. И тогда же я поняла, что не уйду. Ещё не разобралась, зачем он мне нужен, но знала, что не оставлю его. И перестала маяться.
Вскоре я понимаю, что он спит. Мне удаётся подложить под его голову сложенное вчетверо полотенце, и только после этого тревога о том, что ему больно лежать на этом мраморном полу меня отпускает. Вначале каждые десять минут, затем каждые двадцать-тридцать я проверяю его пульс, прислушиваюсь к дыханию, даже считаю количество вдохов в минуту и сверяюсь с таблицами в сети. У меня нет медицинского образования, и то, что никак не вписывается в симптоматику хронических или острых (прострельных) болей в любом отделе позвоночника, подходит под описание травматического шока. Но причина боли Лео не травма – по крайней мере, получена эта травма не сейчас – поэтому его боль может быть сильной, но не должна быть шоковой. Кроме того, в качестве информации у меня есть его аптечка, и названия ампул, педантично вложенных в специальные петли, как в женской косметичке, мне знакомы – такие назначаются в хосписе тем терминальным пациентам, боль которых невозможно снять общедоступными медикаментами. Некоторые их наименования особенно меня пугают, потому что даже очень страждущим их дают не всегда, а с большой осторожностью и под строгим контролем.
Я долго всматриваюсь в спокойное лицо Лео и словно в трансе провожу рукой по его волосам, всё ещё влажным после приступа, глажу ладонью его лоб, щёку. Похоже, у него спала лихорадка и температура тела теперь даже ниже, чем нужно. Такое бывает после ввода препаратов, я об этом знаю, но мне вдруг становится невыносимо холодно и кажется, что Лео замерзает на мраморных плитах пола. Около двадцати минут я просовываю под него края пледа и скрестив их под ним, очень медленно и аккуратно перетаскиваю его на мягкий, покрытый ковром пол спальни. Только здесь тревога и нервозность, наконец, меня опускают. Я укутываю Лео в тёплое одеяло – сейчас важно его согреть, растираю ступни и кисти рук, чтобы восстановить кровообращение и температуру. И только когда сам он становится теплее, а губы меняют свой цвет с бледно-розового на малиновый, на меня в прямом смысле наваливается усталость. Так неожиданно и непреодолимо, что я успеваю только подумать о том, что неплохо бы притащить из своей спальни одеяло и подушку, но не сделать это.