А вот тут Бенито Кастельеро соврал. Семья — это единственное, что должно иметь значение, но это не так. Не так для тебя, Бонни. Твое сердце раскалывает от боли так же, как мое. Твой пульс рвет твои вены, твоя кровь — раскаленный яд предательства. В твоих глазах тоска и одиночество. Я вижу. Я знаю. Потому что чувствую то же самое, здесь и сейчас.
И ничего, ничего не сделаю, чтобы помочь тебе. Может быть, это — моя ошибка. Может быть, я сейчас должна сказать: остановись, Бонни, не шагай за край. Не из всякой бездны можно вернуться, Бонни. Не каждое предательство — простить.
— Ты прав, семья важнее всего, — отозвался Кей, и в его фразе тоже звучало очень много чего.
Ты — наша семья, а мы — твоя, сказал он.
Еще не поздно все исправить, сказал он.
Мы любим тебя, мы не отступимся, сказал он.
Ты можешь вернуться прямо сейчас. Просто встать и пойти домой. Пожалуйста, Бонни. Прошу тебя, — не сказал он, он Бонни услышал. Не мог не услышать.
Услышал, но ответил совсем не то.
— Я рад, что ты меня понимаешь, — и посмотрел на меня.
Зачем, Бонни? Ты хочешь, чтобы я попросила тебя? Хотя знаешь, что этого не будет. Я обещала тебе, что если ты уйдешь, то я не позову тебя обратно.
Не позову.
И плевать, что сейчас я больше всего на свете хочу шепнуть: «Бонни», — и запустить руку в твои волосы, сгрести в горсть и потянуть к себе, на себя, и пусть весь мир идет к черту…
— Мы слишком хорошо друг друга знаем, Бонни, чтобы не понимать, — продолжая смотреть ему в глаза, сказала я. — Надеюсь, твоя невеста понимает тебя так же хорошо…
Она знает, чего ты хочешь прямо сейчас? Она может дать тебе это?
Нет. Не может. Не хочет. Я не хочу, — кричали его глаза.
Зато я могу, Бонни. И ты знаешь, чего я хочу сейчас. Чего ты хочешь.
— …и может наказать больного ублюдка, — я чуть отодвинулась от стола и выставила ногу вбок, не отпуская горящего взгляда Бонни. — Если только он не попросит прощения…
Он вздрогнул, тяжело сглотнул… и, все так же не отрываясь от моих глаз, стёк со стула. На колени. У моих ног. И медленно начал склоняться к моей туфельке.
Боже, сколько отчаянной надежды, сколько недоверия, голода и счастья было в его взгляде, в его приоткрывшихся губах, в его частом дыхании, в упрямом развороте его плеч! Он словно ломал себя, словно шагал в пропасть с открытыми глазами, не зная, развернулся ли крылья за его спиной — или он упадет на далекие острые камни.
А я… я почти не дышала, так остро и сладко было снова чувствовать его. Моего Бонни. Его наслаждение на грани агонии. И, наконец, касание его губ — и захлестывающую волну… о, боже!..