От Коленьки по-прежнему никаких вестей. Может быть, он решил расторгнуть помолвку? Но тогда почему сам мне обо всём не сказал? Я спросила об этом у маменьки, но та ответила, чтобы я не забивала себе голову глупостями. Хороша же глупость!
17 декабря 1825 года
Сегодня папенька весь день не выходил из кабинета. Я уж было думала, что у него, как это бывало раньше, после встречи с сослуживцами болит голова, но слуги не носили ему капустный рассол. К вечеру пришёл очень пьяный и испуганный камердинер. Сказал, что в Петербурге на улицах лежит много мёртвых людей, а в кабаках водку раздают бесплатно. Более нам он ничего не сказал и прошёл к папеньке. Было слышно, как папенька кричит на него. А потом слуга собрал вещи и ушёл. Я вспомнила, что он не наш крепостной, а нанятый папенькой для пущего форсу! Горничная Акулина сказала, что камердинер прихватил столовое серебро, что стояло на шкапчике. В суматохе наш дворецкий этого не заметил. Ещё она сказала, что на площади перед Зимним дворцом убили нового царя, а брат Его Императорского Величества — Великий Князь Михаил бежал. Теперь власть будет у правительства, во главе которого стоит князь Трубецкой. Я встречалась с князем Сергеем Петровичем на балу у графини Епанчиной. Он тогда мило пошутил, что юные девушки на первом балу очень похожи на свежие цветы, которые только что принесли из оранжереи. Я смутилась, а князь сказал, что, дескать, мне очень идёт румянец. Его жена, очень милая особа, княгиня Екатерина Ивановна, сказала, что настоящий бал — он всегда первый! А ещё княгиня сказала, посмотрев на Николеньку: «Mais il n'est pas mal, vraiment!» Как будто я сама не знаю, что мы — прекрасная пара... Я даже немножко приревновала, а потом подумала, какая глупость! Ведь княгиня Екатерина Ивановна уже немолода. Ей уже целых двадцать пять лет! Мне до этого возраста ещё целая вечность — восемь лет!
Папенька говорил, что князь Трубецкой очень переживает, что в Генеральном штабе, где он служит, почти невозможно стать генералом. А в армейскую или гвардейскую часть офицеров Генерального штаба не переводят. Но не всё ли равно? Мне бы, конечно, хотелось, чтобы Николенька стал генералом, но разве я буду меньше его любить, если он останется штабс-капитаном?
18 декабря 1825 года
Папенька вышел к нам очень нетрезвым и заявил, что он более не хочет считать себя «московцем». Когда я спросила — почему, то он ответил, что «московцы» опять предали своего царя! Господи, что же случилось? Как хорошо, что Николенька не служит в лейб-гренадерском Московском полку. Надеюсь, что лейб-егеря ни в чём таком не замешаны. Я предложила папеньке послать письмо к Карлу Ивановичу Бис грому, бывшему Коленькиному командиру, чтобы он нам сообщил — что же такое случилось? Всё-таки генерал — не совсем чужой нам человек, так как должен был стать посаженным отцом на свадьбе! Папенька при упоминании имени Бистрома сказал, что это предатель! Сказал ещё, что лейб-егеря первыми перешли на сторону изменников и что их место — на виселице! Что он больше не желает даже слышать в своём доме фамилию Клеопин!