. Со своей стороны, по свидетельству Дидье Эрибона, Фуко, уже зная, что обречен, горячо желал помириться с Делёзом. Но они так и не увидятся больше. Тот факт, что Даниэль Дефер попросил Делёза выступить с речью на похоронах Фуко, свидетельствует об этом желании сблизиться несмотря на то, что смерть окончательно разлучила их.
Делёз, ненавидевший конференции, ради своего друга Фуко делает исключение и принимает участие в международной конференции «Что такое диспозитив?», организованной в его честь в 1988 году[1387]. В курсе, который Делёз посвящает Фуко в 1985–1986 годах, он говорит о его смерти в связи с акцентированием безличного «они» или «он», с критикой всякой персонологии. В «Литературном пространстве» Бланшо использовал выражение «умирают» как событие, предполагая, что смерть может прийти лишь извне. Эта тема – «умирают» – обнаруживаются и в интерпретации Фуко, который «умер так, как мыслил смерть»[1388]. «Фуко говорил нам то, что напрямую касается его»[1389], смерть – не какое-то неделимое, предельное событие, предельный момент, как он виделся моралистам и врачам. Мы умираем постоянно: «Фуко проживает смерть на манер Биша. Так он умер. Он умер, заняв свое место в выражении „умирают“, в модусе „частичных смертей“»[1390].
Есть ли смысл говорить о некоем «фуко-делезианстве», невзирая на их различия и распри? Мы уже выяснили, что не следует увлекаться подобным термином, поскольку он грозит обойти уникальность каждого из них, стереть предметы разногласий, скрыв их под румянами бесплодного экуменизма. В таком случае скорее можно будет говорить, ориентируясь на отношение Делёза и Гваттари, о «дизъюнктивном синтезе».
За пределами собственно философского наследия их близость можно оценить по тому, как они используют литературу. Им обоим свойственна клиническая работа с литературой, отличающая их от корпорации профессиональных философов, которые чаще всего не выходят за пределы академической философии. Известно, как крик Арто в «Логике смысла» деконструирует ученые поверхностные коннекции Льюиса Кэрролла; причем Делёз обнаруживает Арто в самой сердцевине вопросов, которыми задавался Фуко: «Немыслимое как двойник мысли, и в самом конце „Слов и вещей“ появляется тема двойника, характерная для Фуко, которую он интерпретирует по-своему и которая роднит его с Арто, Хайдеггером, Бланшо[1391]. Фуко обнаруживает здесь опыт, близкий опыту Арто, который достиг в мысли чего-то такого, что выходит за пределы мысли и становится для писателя «витальным бессилием.[1392]
Эта тема двойничества присутствовала еще в одной из первых книг Фуко, посвященной другому писателю, Раймону Русселю.