.
Именно эта способность отдаться детерриториализации привлекает Делёза в американской литературе, открытой мощнейшим ветрам приключения, самовыражению определенного малого народа (d’unpeuple mineur), говорящего на господствующем языке, английском, но исходя из далеких, множественных корней: «Американо-английская литература без устали представляет эти разрывы, этих героев, которые намечают собственные линии ускользания, творят при помощи линии ускользания»[1810]. У Томаса Харди, Германа Мелвилла, Роберта Льюиса Стивенсона, Вирджинии Вулф, Томаса Вулфа, Дэвида Лоуренса, Фрэнсиса Скотта Фицджеральда, Генри Миллера, Джека Керуака «всегда присутствует отбытие, становление, переход, прыжок, демон, связь с внешним. Они творят новую Землю»[1811].
Коллективное дыхание, новаторские сборки пронизывают эти произведения, вдохновленные идеей фронтира, завоевания Запада, одновременно конкретного и воображаемого, который приходит на смену небесному Иерусалиму. Конечно, эти линии ускользания могут оказаться опасными, даже губительными. Достаточно вспомнить алкоголизм Фитцджеральда или самоубийство Вирджинии Вулф – любое новое начало несет в себе серьезные риски. В этом новом начале может присутствовать извращение, предательство, возникающее в ходе процесса, в котором трещины способны оставаться незаметными, как в долгом времени романов Фитцджеральда.
Речь о том, чтобы сойти с проторенного пути, подобно пророку, обходящему стороной простой путь повиновения: «В чем виноват капитан Ахав у Мелвилла? В том, что выбрал Моби Дика, белого кита, вместо того чтобы подчиниться закону рыбаков, по которому любой кит подходит для охоты»[1812]. Капитан Ахав следует за своим становлением-китом, которое является не простой имитацией, а захватом силы и кода. Каждый элемент несет свою собственную детерриториализацию, в конце которой «письмо всегда дается тем, у кого его нет, но они, в свою очередь, наделяют письмо тем становлением, без которого его бы не было»[1813]. Литературе, которая скрывает свою маленькую тайну или лишь скупо делится ею с читателем, заставляя его брать на себя всю работу интерпретации, Делёз предпочитает литературу, ориентированную на новые эксперименты, на практику, и именно это привлекает его в англо-американской: «Английская или американская литература – это процесс экспериментирования»[1814].
Экспериментируя с линиями ускользания, эта литература, однако, не бежит от жизни. Наоборот, ею движет желание создать иную реальность. Такая литература реализует действие основного концепта «Тысячи плато», сборки, поскольку располагается на пересечении внутреннего и внешнего, и именно модальности этих сборок определяют ее канву: «Единственная выгода, говорил я себе, какую я могу извлечь из акта письма, – увидеть, как исчезают стеклянные стены, отделяющие меня от мира»