Эту историю я впервые услышал от моего дедушки, когда сам я еще не вполне понимал, что такое смерть, а что такое жизнь. Я только пришел с гумна помятый и изнеможённый. Пробравшись на цыпочках чрез его комнату на кухню, я принялся тихонько готовить вознаграждение самому себе за долгую работу в тесном и душном сарае. Мне было 12.
Дверца шумного холодильника закрылась и невысокий, горбатый старичок возник предо мной, как статуя.
– Всё сделал? – спросил он по-доброму.
– Два мешка осталось перебрать, – ответил я и сел за стол уминать краюху черного хлеба, запивая козьим молоком.
Иван Егорыч – мой дед – в прошлом учитель в сельской школе, “энциклопедия жизни”, трудяга и просто “наш человек”. Тогда ему было за семьдесят, мало я его помню; в детскую память врезались, разве что умные карие глаза на смуглом сухом лице, нос крючком, вечно сухие губы и громадного размера лоб с залысинами меж короткостриженых седых волос.
– Ты на сегодня заканчивай. Труд, как сейчас модно говорить, должен быть оплачен.
Он вышел с кухни, а я остался доедать скромный обед и думать, чем дедушка задумал меня вознаградить.
В комнате его не оказалось. Я вышел во двор и нашел его в запятнанном старом кресле, которое стояло прямо перед необъятной стеной березовой рощи. Я опустился на землю подле него.
– Ах, Лёшка, – вздохнул дедушка.
Я не обратил внимания: частенько он садился в это кресло, так же вздыхал, обращаясь ко мне по имени, даже когда меня не было рядом. В этот раз он был пасмурен как-то более, чем всегда. Я заметил и решил спросить, что стряслось. На что он ответил:
– Стар я, Алёша, – тихо говорил он, – скоро уйду…
– Как это? Куда?
Он улыбнулся и посмотрел на меня через костлявое плечо.
– Туда, – взгляд его устремился на заходящее за холм солнце.
Я замолчал. Мне почему-то стало грустно. Грустно от того, что непонятно. Иван Егорыч заглянул в мои опущенные глаза и сказал:
– Эй, ты чего нос повесил? – ткнул он меня пальцем в щёку, продолжая улыбаться. – Давай я тебе расскажу историю из юности моей?
Больше всего в нем я любил такие истории. Рассказывал он их тягуче, c каким-то свойственным только ему упоением, будто заново передо мной проживая все те события. Иногда мне случалось так замечтаться, что казалось, будто деда-то уже и нет рядом, а историю за него рассказывает ветер или ближайшая березка.