Седоусый беспомощно пожал плечами, но с колен поднялся и палаш подобрал.
Манон медленно приблизилась к пленнику и нагнулась над ним, чуть ли не ткнувшись лицом в его перекошенную от страха физиономию, и все ее чувства явственно отражались на ее лице.
– Ну, слуга мой доверенный, честный, неподкупный, как жизнь течет с молодой женой? Ты, я слышала, уже себя сейчас так и называешь – пакатор Монпари?
У бедняги от ужаса закатились глаза.
– Госпожа… госпожа… – предостерегающе зачастил Скаврон, – Ты иди, госпожа, Посмотри, как там Оле, может, Люксу надо что-нибудь? Конечно, Люкс есть Люкс, но – мало ли. А с этим, с пакатором новоиспеченным и счастливым молодоженом мы тут сами разберемся. По-свойски.
Манон опомнилась, судорожно перевела дух и оглянулась на двери трапезной, в которые Люкс с Нодем как раз вносили неподвижное обмякшее тело Оле.
– Ладно, – сказала она. – Ты, наверное, прав. Только сперва вы его допросите. Пусть все расскажет в подробностях. И прилюдно. Записывать кого-нибудь посади. И свидетели чтобы после расписались.
Манон круто развернулась и пошла к трапезной.
– Госпожа… – сказал ей в спину седоусый. Манон остановилась и, не поворачиваясь, буркнула:
– Что тебе?
– Обо мне суди, как считаешь нужным. Что присудишь, то и приму безропотно. А у парней перед тобой вины нет. Мы думали… они думали ты мертвая. Вот перед Скаром мы все виновны до единого.
– Кому Скар, а кому Скаврон, – вскинулся кузнец.
– … Скавроном, – соглашаясь, кивнул седоусый. – Перед Скавроном есть наша вина. Большая. Поверили мы, что это он тебя убил. Очень уж все было убедительно представлено. Вот и сейчас тоже. Глядим – как же так? Вроде бы ты, но ведь ты мертвая? Нежить, что ли? Да еще и Скаврон с тобой, о котором нам было сказано, что его повесили. Вот когда эта сволочь в тебя из лука стрельнула, да еще в лицо твое незащищенное целясь, тогда у нас будто пелена с глаз свалилась. Тут уж мы… ребята взяли его с приспешниками в оборот. А уж как нам перед тобой, Скаврон, свой грех замолить – ума не приложим. Прости нам наши злые про тебя мысли и слова, если сможешь.
Манон, не отвечая, пошагала к донжону, а Скаврон посмотрел на седоусого исподлобья и пробурчал, ткнувши пальцем в сторону трапезной:
– Как говорится, Он простит. Он светлый и милостивый, кому и прощать, как не ему? Если бы не он, нас с госпожой уже в живых не было бы. А я обыкновенный человек. И крики ваши у меня забыть не получается. Все, что в яму мне кричали, помню, и что вслед вопили, когда уводили меня отсюда в цепях, тоже помню. А мысли мои бессильные там, на полюсах, бессонными ночами были такие: как же это они все так? Они же меня с детства нашего общего босоногого знают? Как они могли поверить, что я предатель и душегуб?